Джордж Мартин - Пир стервятников Страница 10

Утопленники взревели и застучали палицами.

— Вече! Вече! — кричали они. — Да не будет короля, кроме избранного! — Они подняли такой шум, что Вороний Глаз, не иначе, слышал его на Пайке, а злобный Штормовой Бог — в своих облачных чертогах. И Эйерон Мокроголовый знал, что поступил правильно.

КАПИТАН ГВАРДИИ

— Красные апельсины давно перезрели, — устало заметил принц, когда капитан вывез его на террасу, и больше не проронил ни слова.

Насчет апельсинов он верно сказал. Несколько штук упало и лопнуло на бледно-розовом мраморе. Их острый сладкий запах наполнял ноздри Хотаха при каждом вдохе. Принц, без сомнения, тоже чувствует этот запах, сидя поддеревьями в кресле, которое сделал для него мейстер Калеотт, — подушки на сиденье набиты гусиным пухом, колеса из черного дерева окованы железом.

Тишина — слышно только, как плещутся дети в прудах и фонтанах. Потом на террасу шлепнулся еще один плод, и капитан услышал издалека, как чьи-то сапоги, ступая по мрамору, приближаются к ним. Обара — он узнал ее походку, ее широкие, торопливые, гневные шаги. Ее конь, должно быть, весь в мыле, и бока у него окровавлены от ее шпор. Она ездит только на жеребцах и будто бы хвасталась, что способна укротить любого коня в Дорне… как и любого мужчину. Капитан слышал также другие шаги, мягкие и шаркающие, — это мейстер Калеотт поспешал за Обарой.

Она всегда ходит чересчур быстро. «Гонится за тем, что ей никогда не поймать», — сказал как-то принц своей дочери в присутствии капитана.

Когда она появилась под тройной аркой, Арео Хотах загородил ей дорогу своей секирой. Древко из горного ясеня насчитывало в длину шесть футов, и она не могла его обойти.

— Ни шагу дальше, миледи, — громыхнул он со своим норвосским акцентом. — Принц не желает, чтобы его беспокоили.

Ее лицо, и без того каменное, сделалось еще тверже.

— С дороги, Хотах. — Обара — старшая из песчаных змеек, ей уже под тридцать, кость у нее широкая, глаза близко посажены, а волосы бурые, как у той староместской шлюхи, что ее родила. Под желто-золотистым плащом из песчаного шелка она вся одета в старую, мягкую, потертую кожу — больше ничего мягкого у нее не найти. На одном бедре свернутый в кольцо кнут, за спиной круглый стальной щит, отделанный медью. Копье она оставила снаружи — и на том спасибо. При всей ее силе и ловкости с Арео ей, конечно, не сладить, но она в отличие от него этого не понимает, а ему не хотелось бы увидеть ее кровь на бледно-розовом мраморе.

Мейстер переступил с ноги на ногу.

— Я же говорил вам, леди Обара…

— Он знает, что мой отец мертв? — спросила Обара у капитана, обращая на мейстера не больше внимания, чем на муху — если бы нашлась муха, достаточно глупая, чтобы жужжать над ее головой.

— Знает, — сказал капитан. — К нему прилетала птица. Смерть прилетела в Дорн на крыльях ворона, туго свернутая и запечатанная красным воском. Калеотт, видимо, чуял, о чем говорится в письме, потому что отдал его Хотаху для доставки. Принц поблагодарил его, но письма не открывал долго, очень долго. Весь день до самого вечера он сидел с пергаментом на коленях и смотрел, как играют дети. С наступлением вечерней прохлады, когда его обычно увозили с террасы в дом, он стал смотреть на отражение звезд в воде. Лишь после восхода луны он послал Арео за свечой, чтобы прочесть письмо там, в темноте, под апельсиновыми деревьями. Обара опустила руку на кнут.

— Тысячи людей идут через пески к Костяному Пути, чтобы встретить Элларию, везущую домой тело моего отца. Септы переполнены, красные жрецы зажгли храмовые костры. Женщины в перинных домах обслуживают мужчин бесплатно. Повсюду, повсюду — в Солнечном Копье, на Перебитой Руке, на Зеленой Крови, в горах, в глубине пустыни — женщины рвут на себе волосы, а мужчины кричат от ярости. Один вопрос звучит на всех языках: как поступит Доран? Как намерен принц отомстить за своего убитого брата? А ты говоришь мне, что его нельзя беспокоить!

— Он не желает, чтобы его беспокоили, — повторил Арео Хотах.

Капитан был ровесником принца, которого охранял. Когда-то он приехал сюда из Норвоса плечистым юнцом с копной темных волос. Теперь его волосы побелели, а тело отмечено шрамами после множества битв, но сила осталась при нем, и секиру он точит остро, как учили его бородатые жрецы. «Я не пущу ее», — сказал он себе, а вслух произнес:

— Принц смотрит, как играют дети, и в это время тревожить его не позволяется никому.

— Хотах, — сказала Обара Сэнд, — уйди с дороги, иначе я отберу у тебя секиру и…

— Пропусти ее, капитан. Я поговорю с ней, — хриплым голосом распорядился внезапно принц.

Арео убрал секиру и отступил. Обара, злобно поглядев на него напоследок, прошла мимо, мейстер заторопился за ней. Росточком Калеотт не выше пяти футов и лыс, как яйцо. Возраст по гладкому круглому лицу определить трудно, но он служил здесь еще до капитана, когда мать принца была жива. Несмотря на годы и толщину, он еще довольно прыток, и ума у него палата, вот только характер мягкий. С песчаной змеей такому не справиться.

Принц сидел на своем кресле в тени апельсиновых деревьев — больные ноги составлены ровно, под глазами набрякли мешки, — но трудно сказать, что послужило причиной его бессонницы: горе или подагра. Дети все так же плескались в воде. Младшим из них не больше пяти, старшим лет девять-десять.

Девочек и мальчиков поровну. Хотах слышал, как они брызгаются и кричат тонкими голосками.

— Давно ли и ты там играла, Обара, — сказал принц женщине, преклонившей колено перед его креслом.

— Давно. Лет двадцать, не меньше, — отрезала она. — Притом я недолго здесь пробыла. Я ведь отродье шлюхи, забыли? — Не дождавшись ответа, Обара встала и уперла руки в боки. — Мой отец убит.

— Он погиб в поединке, при испытании боем. Закон не считает это убийством.

— Он был вашим братом.

— Да, был.

— Что вы намерены предпринять по поводу его смерти? Принц повернул свое кресло лицом к Обаре. Доран Мартелл выглядит намного старше своих пятидесяти двух лет. Тело под полотняной одеждой кажется бесформенным, на ноги с распухшими и покрасневшими от подагры суставами лучше не смотреть вовсе. Левое колено похоже на яблоко, правое — на дыню, пальцы ног превратились в переспевшие темно-красные виноградины: тронь — и они лопнут. Даже прикосновение легкого покрывала вызывает у него боль, хотя он терпит ее без жалоб. «Молчание — друг принцев, — сказал он как-то своей дочери. — Слова, Арианна, подобны стрелам. Пустив их, назад уже не вернешь».

— Я написал лорду Тайвину… — начал Доран.