Фантазии (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич Страница 10

Туту привратника блеснули глаза.

— А позволите, ваша милость, задать вопрос? Может, оно дерзко, но больно уж любопытно.

— Спрашивайте, конечно.

— Что было в том украденном блокноте?

— Чертежи этого устройства, — профессор поднял саквояж.

— Ну да, это я догадался, но что за прибор-то?

Николас Олли колебался недолго. Вернул на место один из опрокинутых столов, собрал прибор и произвел показ — в третий раз за последние два дня. Эта демонстрация оказалась единственной, что доставила ему удовольствие.

От звуков голоса Эжен пришел в бесхитростный восторг.

— А можно снова поставить?.. А еще разок?.. Простите, ваша милость, а можно в самый последний?..

Голос Эжена был низким и размеренным, прибор воспроизводил его, почти не срываясь на визг.

— Это чудо, ваша милость. Взаправдешнее чудо. Я-то поколесил по свету, несколько чудес видал. Ваше — ничуть не хуже любого из них!

— Благодарю вас, — ответил Николас растрогано.

— Знаете, ваша милость, у меня дочурка в пансионе. То бишь, приемная дочурка. Вижу ее редко, скучаю… Как бы славно было, если б такие приборы появились везде. Я бы мог записать ей пару слов и отправить. А в ответ она мне своим голоском…

Эжен шмыгнул носом:

— Пойду лучше, пока совсем не расквасился. Дверь-то открыта, заходи кто хочешь…

И, шагнув в коридор, он чуть не налетел на женщину. Белая сутана и медальон в виде пера не оставляли сомнений: факультет посетила монахиня Светлой Агаты, причем не самого низкого ранга. Правда, она держала на сгибе локтя мокрую шубу, что портило величественный вид.

— Профессор Николас Олли?.. — уточнила монашка.

— Да, святая мать.

— Ради всех богов, что здесь произошло?

Она испуганным взглядом обшарила лабораторию. Профессор развел руками:

— Пути науки извилисты и полны угроз.

— Какой-то эксперимент прошел неудачно?..

— Смотря что считать экспериментом. Если ставить целью познание человеческих душ, то опыт был весьма информативен.

— Надеюсь, вы не пострадали?

— Моя вера в людей была жестоко изувечена, но тут же исцелена… Святая мать, чем могу служить?

— Я аббатиса Изабелла, пришла к вам по поручению высшей матери Алисии. Ее светлость заинтересовалась вашим изобретением и просит произвести показ для представителей Церкви.

— Завтра утром, я полагаю? Или прямо сегодня вечером?

— Это было бы вполне…

И тут профессор Олли испытал сильное желание отказать ей. Нужно было именно так поступить позавчера, и вчера тоже — отказать. Адриана, Мориса с дочкой, всех вельмож — отложить на май. Пускай сидят и ждут момента, когда прибор будет окончен!

— Из наблюдаемой вами картины, святая мать, легко сделать вывод, что я занят. Для начала мне нужно повторить первое деяние богов и сотворить из хаоса порядок. Убрать разгром и провести несколько дней в полной тишине, чтобы вернуть минимальный контроль над собственными мыслями. Затем наверстать долги по лекциям, коих накопилось четырнадцать часов. Потом перечесть свои бумаги и хотя бы отдаленно вспомнить, чем я занимался. Только после этого — если больше ничего не приключится — я смогу что-нибудь кому-нибудь показать.

Аббатиса подняла руки жестом смирения:

— Конечно, профессор. Я не хотела торопить. Назначьте удобную вам дату…

— А также, изволите видеть, наш факультет наилучшим образом подходит для демонстрации. Кто желает увидеть мой прибор, пускай приедет сюда в назначенное мною время.

— Да, профессор, именно так и предполагалось. Мы не желаем вас обременить…

— Вы ничуть меня не обремените, если приедете на показ. В то время, которое я сообщу позже.

— Благодарю вас. Пришлите записку в здание капитула для аббатисы Изабеллы. Буду ждать.

Монашка удалилась, Эжен поглядел вслед и улыбнулся в усы:

— Ух вы ее!

Взмахом кулака он показал, как именно «ух».

— Слишком жестко?.. — смутился профессор.

— Да не, в самый раз. Я пойду, ваша милость. А то дверь же, заходят всякие…

Есть сословие, коему по роду службы полагается питать надежду. Конечно, речь о духовенстве. В виду близости его к богам предполагается, что последние сами разрешат все проблемы, стоящие перед служителями. Более того, если священник слишком погружен в мирские дела, слишком деловит или практичен — это почитается простым людом за порок. Какой он божий слуга, коли так суетится? Хороший церковник спокоен и безмятежен, а его дела решаются сами собой.

Но так может думать лишь тот, кто мало знаком с духовенством. А посвященный человек знает, как много проблем встало перед обеими Церквями в начале сего года. И боги, увы, даже не подумали чем-нибудь помочь своим слугам. Наоборот: именно боги-то и вызвали те беды, разгребать которые пришлось смертным.

Для начала, обе ветви Церкви лишились головы. Архиматерь Эллина выжила из ума, ее правая рука Корделия была убита Гной-гантой, а приарх Галлард погиб буквально через неделю. Ситуация осложнилась тем, что оба расстались с жизнью, сражаясь за противоположные цели. Корделия билась против Гной-ганты, Галлард дружил с ним и величал Праотцом. Какой из этого вывод? Боги все-таки за Ориджинов или за Кукловода? Паства желала знать, священники не имели однозначного ответа.

Затем стало хуже. Епископ Амессин, предводитель Боевого братства, повел монахов на Первую Зиму и лично благословил стрелков с Перстами. То есть, нарушил табу Праотца Вильгельма и попытался переписать святой закон. Монахи были разбиты, большинство ханидов погибло, что напоминало праведное возмездие. Другие епископы ветви Праотцов, по горло сытые доминированием вильгельминцев, обвинили Амессина в ереси. Но тот справедливо заметил, что на стороне Ориджинов также бились два носителя Перстов, один из коих, ни много ни мало, — Северная Принцесса. Сам-то Амессин Перста в руки не брал, так что выходил он более святым, нежели Ориджины. А доблесть и отвагу вильгельминцев признали даже северяне… Ну, и как тут разберешься — на чьей же стороне божья истина?

Еще был некий малоизвестный юнец, который дерзко называл себя богом — и ряд уважаемых людей почему-то ему верили. Затем, Гной-ганта — не то дух степи, не то чудище из шаванских легенд. И, конечно, Избранный — этот белолицый тип, который слетал на Звезду, поболтал с Ульяной и вернулся живехоньким. По общему итогу, возникло штук пять версий того, чья правда правдивее, и кто кому отныне должен поклоняться. Каждая из ветвей Церкви распалась на фракции, между коими вспыхнули конфликты и политического, и религиозного свойства.

Вильгельминцы Амессина и примкнувшие к ним ордена упорно стояли за святость Галларда и Пауля. Их позицию пошатнула бесславная гибель обоих святых, но Амессин отстреливался выпадами в адрес порочной Ионы и прославлял мученичество Галларда.

Максимианцы и эвриановцы во главе со Вторым из Пяти нарекли богом этого странного паренька, а святым делом объявили то, чем занят Адриан. Им сильно вредило логическое противоречие: ведь Нави помогал не Адриану, а Минерве, Адриан же преследовал их обоих.

Могучий культ Павшей, распространенный на северо-западе, обожествил и Пауля, и Нави: дескать, они оба — павшие боги. Некоторые закатники даже молились на Рихарда Ориджина — а что, он тоже был великим перстоносцем, павшим в бою.

А вот шаваны живо отреклись от Гной-ганты: раз погиб, то не так был велик, как казалось. Они могли бы сплотиться вокруг Избранного, но тот пропал без следа, и шаваны рассыпались в бесчисленные стаи. Самая крупная примкнула к ганте Корту, который нарек себя — ни много, ни мало — воином Праматери Елены. Дескать, она долго жила с Духами Степи и дала обильное потомство, и все великие шаваны — Пауль, Моран, ганта Корт — происходят от нее.

Праматеринский капитул казался островком порядка в этом бурном океане. Монахини тоже путались в понимании событий, но, по крайней мере, они сделали верную ставку. Корделия сражалась на стороне Ориджина, а Эллина благоволила к нему — бывало, гладила по голове и называла Мурчиком. И Ориджин достиг триумфа — разумеется, как раз потому, что Праматери ему помогали. Верховные монашки наслаждались своею правотой ровно два месяца: от Сошествия до второго февраля. Стояла холодная ночь, служанка в покоях архиматери сильно вкрутила отопление. И дряхлая старушка Эллина не вынесла духоты. Дернулась во сне, перекатилась на бок, обняла маленькую подушечку, сказала ясно: