Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович Страница 10

Еще издали Тарик наметанным глазом урожденного горожанина определил, что тут и как. Торги, несомненно, близились к концу, начавшись с утра — справа от помоста лежало дюжины три камышовых циновок, не заняты были только две: на одной землероб с женой, оба уже в годах, с мальчуганом несколькими годами помладше Тарика (вполне возможно, он еще моложе, чем выглядит, но так уж с землеробами обстоит: они всегда смотрятся старше, чем ровесники-горожане), на другой семейная пара гораздо помоложе, еще не успевшая изъездиться тяжелой работой. О том, что это мужья с женами, свидетельствовали чепцы замужних, обшитые зеленой лентой, — уж Тарик-то, с ранних лет бывавший с папаней в деревнях, тамошние уклады знал. Остальных уже распродали, ясное дело. То-то и Стражников сидит на лавке целых четверо — на большое число кабальников так и полагается (непонятно, правда, зачем — сроду никто не слышал, чтобы продаваемые кабальники устроили беспорядок, куда они денутся в городе?).

Стражники были внушительные: нестарые, бравые, медные рукояти тесаков начищены, как и пуговицы с городским гербом. Вот только, сразу видно, скучали отчаянно, дымя коротенькими трубочками, молодцы при полной форме: одна штанина желтая, другая черная, кафтаны черные с желтыми рукавами, на желточерных полосатых беретах соколиные перья — конечно, тряпочные (если каждому градскому Стражнику цеплять натуральные, где напасешься столько соколов?), но сделаны искусно, не то что у иных окраинных.

Глазеющих собралось — или осталось? — немного, дюжины три, только у двоих в первом ряду на шапках были дворянские перья. Ручаться можно: почти все остальные пришли просто поглазеть. Вон кучка мальчишек годочков Тарика и троица студиозусов — мальчишек к торгам не допускают, а студиозусам иметь кабальников рано, кроме особенно уж богачей, коим родительское состояние позволяет и в университете держать прислугу. Прочие, скорее всего, градские зеваки, к которым собратья по Цехам относятся с легкой насмешкой, справедливо полагая их несерьезным народом. Таковы уж они — многие из них зажиточные, с преуспевающими лавками, мастерскими и прочими хозяйствами, но все, и те, кто победнее, и богатые, ведут себя одинаково: после обеденного часа оставляют лавки на Приказчиков, мастерские — на Подмастерьев, а сами до темноты болтаются по столице, находя развлечения в чем только возможно: от торговых казней до лицезрения житейских случаев, которые не привлекают и мальчишек (скажем, колесо у телеги отлетело, мелкого воришку поймали и бьют, пока не подошли Стражники, муж с женой шумно скандалят с битьем посуды при распахнутых окнах, собака попала под телегу). Несерьезный народец, словом. Папаня давно говорил, что от такого распорядка жизни одни убытки: оставшиеся без присмотра Приказчики малость с выручкой мухлюют, Подмастерья вместо работы играют в потря- сучку, а то и на улице — в трынку или подпиналочку...

Зазывала, в знак своего ремесла украшенный на плече бантом городских цветов, черно-зеленым, подошел к краю помоста и старательно приосанился, хотя был плюгавым недомерком и оттого в этакой позе выглядел смешно. Однако ж, разинув рот, заорал густым басом, разлетавшимся и за пределы немаленького торжища:

— Начинаем торг, почтенная публика! Имеющих желание принять участие прошу на законное место!

Ну, ничего удивительного: всякий зазывала обязан обладать зычным голосищем, не всегда от телосложения и зависящим. Из первого ряда проворно вышли пятеро и заняли места для покупателей — у самого помоста, отгороженные крученой веревкой городских цветов на невысоких, ниже колена, резных столбиках. У двоих дворянские перья на шляпах, а какие бляхи у троих — со спины не видно, однако они не из бедных: кафтаны и штаны у двоих из кадафаса, а у третьего и вовсе аксамитные.

Ага! Освободилось местечко в первом ряду! Тарик живенько туда просквозил, опередив замешкавшихся, встал рядом с тремя студиозусами (судя по широким красным и синим полосам их коротких епанчей — из Картагельского университета). Есть повод легонько почваниться: в отличие от множества других Школяров Тарик знал цвета каждого из четырех столичных университетов, знал, что в столице их именно что четыре, а вот в других городах, даже самых больших и старых, — по одному.

А еще он был в числе немногих, кто знал непонятный для большинства смысл дразнилки, которой отчаянные мальчишки задирали студиозусов — понятно, что с безопасного расстояния: студиозусы очень обижались, могли догнать и уши нарвать старательно. Дразнилка звучала так: «Полосатый, где твоя шпага?»

Когда-то студиозусы имели право на ношение шпаги — даже те, кто к дворянству не принадлежал. И носили другие епанчи, одноцветные. И не хуже дворян эти шпаги использовали, устраивая украдкой поединки как между питомцами разных университетов, так и меж собой. А также без зазрения совести пускали шпаги в ход и в ссорах в тавернах, и в стычках со Стражниками, и просто в озорных буйствах, на которые были превеликие мастера. Все с этим смирялись: очень уж старинная была привилегия. Однако двадцать три года назад суровый нравом король Дахор Третий осерчал не на шутку, и было отчего: в одной из самых роскошных столичных таверн студиозусы крепко повздорили с королевскими гвардейцами, засверкали шпаги, и был убит любимец короля, лейтенант из полка «Красный дракон». Как водится, участники драки успели разбежаться до появления Стражи (злые языки говорили, что Стража за то и получает потаенно денежки, чтобы не на всякую драку сломя голову поспешать), и никто не был изловлен. Отчего король еще больше рассвирепел и кое в чем ущемил старинные вольности университетов. Привилегия на ношение шпаги была отнята, в Сыскной Страже создали канцелярию, занимавшуюся исключительно студиозусами (по сравнению с ней педели Шко-лариума — агнцы кудрявые). Министр обучения, тоже не светоч доброты, ужесточил прежние регламенты поведения да вдобавок велел студиозусам носить полосатые плащи расцветки своего университета — чтобы стражи порядка, если и не сумели поймать виновника очередного прегрешения, по крайней мере знали бы точно, в каком университете он обучается. Студиозусы, понятное дело, вдоволь пошумели в стенах университетов (где им согласно тем же старинным привилегиям сходило с рук иное злоязычие), но бунтов вроде тех, что случались в давние времена, не произошло — суров был король, мог осерчать. Об этом в ватажке рассказывал как-то Чампи-Стекляшка, сущий кладезь самых разнообразных знаний, почерпнутых из умных книг, каких в Школариуме не проходили и никто, кроме него, не читал...

Зазывала кивнул служителю, сделал ему какой-то знак — и тот подошел к молодушке, похлопал ее по плечу и что-то сказал. Она поднялась и направилась к лестничке легкой грациозной походкой, с детства присущей тем землеробкам, что не имеют на подворье колодца и носят воду в ведрах на коромысле. Без сомнения, ей заранее объяснили правила: она шла без заминки, и на лице не было ничего, кроме безучастности. Кто-то за спиной Тарика громко, восхищенно причмокнул, и было от чего — самая красивая кабальница, какую Тарик лицезрел на торжище, темные волосы не заплетены в две землеробские косы, а свободно падают на спину...

Она встала у края постамента и по шепотку зазывалы широко улыбнулась — понятно, не по собственному желанию (откуда ему сейчас взяться?), а чтобы покупатели убедились: зубы у нее безупречные, ровные, белоснежные.

Ее наряд мог бы не на шутку изумить «лупастика»32, однако Тарик, хоть и не назвал бы себя завсегдатаем торжищ, все же довольно часто бывал на них с друзьями из ватажки и в здешних порядках прекрасно разбирался. Замужние землеробки носят юбки на две, а то и три ладони ниже колен, просторные сорочки с длинными рукавами и непременно чулки, без которых показаться на людях страшно неполитесно. Сейчас все по-другому: она без чулок, юбка из легкого ситчика повыше колен ладони на три, просторные рукава только до локтей, а сорочка обтягивает, как кожурка колбасу. Именно так одевали выведенных на торги кабальниц — но только молодых и красивых, у которых после покупки было свое предназначение...