Вадим Крабов - Точка отсчета Страница 10

Никто не посмел поинтересоваться напрямую у Верховной, что такого прочитала она в мыслях варвара. Посчитает нужным — расскажет, но все понимали — ни в жизнь.

Томила активно обсуждала с «сестрами» произошедшее событие и мысленно кусала губы: «Личное дело, Пресветлая! Личное! Между грязным варваром и верховной жрицей! Теперь не узнаешь. Ох и мерзавка ты, Флорина! Прости, Пресветлая. Подкопаюсь я под тебя непременно, вызнаю. А „сестричек“ ты зря обидела, жалобы в ареопаг обеспечены, а там… лучше не загадывать!»

Даже если с Флориной что-нибудь случится, Томила не единственная претендентка на самое влиятельное Верховенство. Место под Древом еще надо заслужить-заработать-купить, а выберет ли само Древо — на то совершенно неподкупная воля богини. Старшая жрица искренне считала, что ее шансы — самые высокие. За то и боролась всеми доступными средствами.

Глава 3

Вовчик приходил в себя постепенно. От жесткой лежанки под головой пришел холод. К нему прибавился запах камня с добавками гнилости, потом вызрел запах нечистот, а затем заболела голова. Не просто заболела — раскололась на тысячи болящих частей, а еще и темно, хоть глаз выколи…

«У-у-у», — мысленно простонал Вовчик и открыл глаза.

Лучше бы он этого не делал. Перед взором расплывалось, двоилось, троилось, а голова затрещала еще сильней, хотя казалось — куда уж больше.

— А-а-а, — простонал в голос.

Снова закрыл глаза, обхватил голову, на ощупь прислонился спиной к стене и застыл, пытаясь унять расшалившуюся черепушку. Какие мысли? Тараканов бы успокоить, скребутся в мозгах, как неизвестно что. Больно, мерзко, противно. Понятно, что в заднице, но неизвестно в чьей. Простите, в какой.

Когда взгляд прояснился, побывавший на нарах Вовчик понял, что никакая это не ментовка. Разве бывают обезьянники или камеры ИВС из плохо отесанного камня, с гнилой соломой и глиняной вазой-парашей? Свет шел через деревянную решетку от висящего на стене… масляного светильника. Фитиль горел над маслом, потрескивая и нещадно коптя. Стеклянный колпак, похоже, не был предусмотрен в принципе. Понятно, что в стране, мягко говоря, не ахти, но не до такой же степени!

«Попал… да кто ты такая, кукла размалеванная?»

Он сознательно кривил душой, прекрасно помня, что косметики на ней не было — специально обращал внимание, еще удивился тогда. Так легче, обзываясь. А то факты совсем неутешительны. Баба в старинной белоснежной одежде, к которой не пристает грязь, появляется внезапно и вся светится. Одежда похожа на кино про Древний Рим, но не кино — это точно. Касается (со злостью!) глупой башки бывшего детдомовца, и вот, пожалуйста, — каменная камера, масляный светильник, солома. Приплыли. В том, что это реальность, данная нам, так сказать, в ощущениях, — не усомнился ни на секунду.

«Все, факты кончились, хватит ломать голову. Живой — славненько. Сижу в тюрьме — плохо. Но раз оказался здесь, значит, можно и обратно. Ничего, объяснят, что к чему и почем. Пободаемся! Интересно, когда здесь кормят? — Живот возмущенно заурчал, требуя жрать, жрать и жрать. — Сутки не евши! Лидка — сучка», — с этой мыслью подошел к деревянной решетке, попробовал на прочность — не сломать.

— Эй! Есть тут кто! Когда баланда, начальник! — заорал во весь голос.

Ни ответа ни привета. Что есть силы заколотил по решетке и заорал еще громче:

— Народ! Люди, ау! Жрать давай!

Через минуту такого гомона к решетке наконец соизволил подойти вертухай. Вовчик на секунду обомлел. Под метр девяносто, широкоплечий, длинноволосый детина, одетый в мешок с дырками для головы и рук. Мешок едва доходил до колен. На голых ногах сандалии, привязанные к щиколоткам хитрыми ремешками. Небольшое брюшко перетягивал широкий кожаный ремень с непонятными опять же кожаными висюльками. Злое лицо не предвещало ничего хорошего, а тяжелая дубина в здоровенной ручище делала злое выражение лица еще убедительней.

— Понял, начальник. — Вовчик примирительно поднял руки и отшагнул от решетки. — Обед по расписанию.

В ответ детина рявкнул что-то недовольное, выразительно хлопнув дубиной по ладони. Убедившись, что задержанный все правильно понял, надзиратель ловко сунул дубину в висюльку на поясе, выражение лица смягчилось. Назначение одной из кожаных петель для глупого задержанного прояснилось.

— А попить? — Вовчик показал, как глотает воду из воображаемого стакана.

Начальник скрылся и появился через несколько секунд с глиняным кувшином. Без рисунков и другого выпендрежа. Протянул его прямо через прутья решетки. Беря кувшин, заключенный внимательно осмотрел лицо надзирателя — оно как раз попало под свет лампы.

Темно-смуглая, почти черная кожа. Бритые пухлые щеки, правильный овал лица с массивным подбородком и достаточно тонким для такого овала носом. Черные глаза, тонкие губы и густые брови на выступающей надбровной дуге. Но самое любопытное находилось в центре лба: четкая, идеально круглая татуировка или фиг знает как нанесенный рисунок размером с двухкопеечную монету. Круг, в центре которого четко прорисованное дерево с длинным стволом и зонтичной кроной. Казалось, что видно каждый листок и рисунок коры, хотя это невозможно из-за размеров и освещения.

«Я влип, — окончательно решил про себя Вовчик, принимая воду. — Светящаяся баба, теперь дикарь с невозможным портаком. Дела… но ничего, прорвемся!» — подзадорил себя. А если честно, настроение было ниже плинтуса. Впрочем, попив воды, немного его приподнял. Много ли надо человеку для счастья? Пожрать надо. С этим придется подождать, но накормят, раз воды принесли. Страдалец тщательно перебрал солому, откидывая наиболее вонючие пучки, и лег на нее, стараясь не думать о еде и тем паче о собственном положении. Не заметил, как уснул. Свитер и кожанка грели вполне достаточно.

Вовчик страдал многими «пунктиками», или, если угодно, комплексами, но рефлексию, то бишь самоедство, переживание о своей несчастной доле отрезало еще в Афгане во время третьего «крутого поворота». Теперь это очень пригодилось.

Разбудил его громкий стук по решетке вместе с воплями:

— Гар-гар-гар! — Подъем — ясно без перевода.

Вставал медленно, куда торопиться зэку? Но от удивления невольно ускорился. Здоровенный надзиратель согнулся в поклоне перед молоденькой девушкой. Сказать, что она красива, — значит промолчать. Она была ослепительна. Совсем как та, на дороге, только моложе и платье-туника синего цвета, а не белое. Ослепительно красива, без косметики, но опять-таки какой-то кукольной красотой, чувствовалось что-то ненастоящее. Невозможно определить что, но чувствовалось, и все тут.