Ли Танит - Серебряный любовник Страница 10

Я догнала робота на углу Пейн и Бич.

– Прошу прощения, - сказала я, задыхаясь, но не от того, что бежала, балансируя на каблуках.

Он остановился, глядя прямо перед собой. Потом медленно повернулся и посмотрел на меня.

– Прошу прощения, - быстро повторила я, ослепнув от его близости, от его лица. - Я была груба с тобой. Я не буду больше так говорить.

– А что ты сказала?

– Ты же знаешь, что я сказала.

– Ты думаешь, что я должен тебя помнить? Сказал - как по лицу ударил. Умный человек возненавидел бы его за это, а я не могла.

– Ты пел ту песню, чтобы обсмеять меня.

– Какую песню?

– "Гринсливз".

– Нет, - сказал он. - Я пел ее просто так.

– Ты смотрел на меня.

– Извиняюсь, но я тебя не заметил. Я был сосредоточен на последнем аккорде, там очень сложный прибор.

– Я тебе не верю.

– Я не умею лгать, - сказал он.

Что-то щелкнуло во мне, словно отключился механизм. Глаза перестали мигать, отяжелели. Я не могла сглотнуть.

– Ты... - начала я, - ты не должен был так поступать. Я так испугалась, что сказала тебе что-то ужасное. Ты вытеснил меня оттуда, сам ушел, и теперь...

Он смотрел на меня с очень серьезным видом, и, когда я запнулась, подождал немного, а потом сказал:

– По-моему, следует объяснить тебе, что я собой представляю. Когда случается что-то не предусмотрительное программой, мой мыслительный процесс переключается. В этот момент я могу проявить несообразительность и холодность. Так происходит, когда вы совершаете необычный поступок. Ничего личного в этом нет.

– Я сказала, - продолжала я, намертво сцепив руки, - что ты отвратителен.

– Да, - сказал он и ослабил, смягчил свой пристальный взгляд.

– Теперь я вспомнил, а раньше не мог. Ты расплакалась.

– Зачем ты пытаешься меня успокоить? Ведь ты обиделся на мои слова. Я тебя не упрекаю, наоборот, прошу прощения...

– Кажется, - тихо сказал он, - ты все еще не понимаешь. Ты приписываешь мне человеческие реакции.

Я отступила от него на шаг, и мой каблук попал в трещину на тротуаре. Я начала терять равновесие, но он не дал мне упасть, поддержав своей рукой за локоть. Когда я выровнялась, его рука, прежде чем отпустить, скользнула по моей. Это была настоящая ласка, тактичная, ненавязчивая, дружеская ласка. Незапрограммированная. Рука была прохладная и сильная, но не холодная, не механическая. Человеческая, и в то же время не человеческая.

Он был корректен. Без пошлых заигрываний, на которые способен иногда Кловис. Я все перепутала. Я думала о нем как о человеке, но какое ему дело, что я думала и как поступаю. Его нельзя оскорбить или обидеть. Он просто игрушка.

Мое лицо как будто онемело. Я уставилась в землю.

– Прости, - сказал он, - но к двум часам я должен быть на Острове.

– Египтия... - мой голос дрогнул.

– Сегодняшнюю ночь я проведу у нее, - сказал он и широко, заразительно улыбнулся.

– Ты будешь спать с ней? - проговорила я.

– Да.

Он был робот, и делал то, для чего был нанят или куплен. Как Египтия могла...

– Как ты можешь?! - вырвалось у меня. Человеку бы я этого никогда не сказала, ведь Египтия такая красивая. А для него это просто работа. И все же...

– Моя функция, - сказал он, - развлекать, приносить счастье, доставлять удовольствие. - Его лицо выражало жалость, он видел, какая борьба происходит во мне. Ведь я для него тоже потенциальная клиентка, значит, и меня нужно развлекать, утешать, веселить.

– Наверное, ты великолепный любовник? - я сама поразилась, как могла задать такой вопрос.

– Да, - просто ответил он. - Факт есть факт.

– Наверное, ты можешь... заниматься любовью... столько раз подряд... сколько хочет тот, кто тебя нанимает?

– Конечно.

– А петь ты при этом можешь? Он засмеялся, излучая радость:

– А это идея.

Тонкая ирония. Но он не помнил меня. Отсутствие всякого выражения в его глазах - это перегруппировка его мыслительных ячеек. Конечно. Но кто, кроме меня, мог бы почувствовать к нему отвращение?

Подняв голову, я посмотрела ему в глаза.

– Я была на вечеринке, куда тебя наняли. Ты, наверное, нанят до завтра? Понятно. - Последние слова храбро произнести не получилось, и я прошептала. - Поцелуй меня.

Он внимательно посмотрел на меня, оставаясь неподвижным и спокойным. Потом приблизился, взял своими серебряными руками мое лицо, наклонил каштановую голову и поцеловал. Это был формальный поцелуй, не интимный" Тихий, неторопливый, короткий. Видимо, только на такой поцелуй имела право гостья Египтии. Отступив в сторону, он взял мою руку и тоже поцеловал ее, в знак особого расположения. Затем робот отправился к подземке, а я, трепеща, продолжала стоять на месте. Теперь я поняла, что меня мучило весь этот день.

Я бы сравнила это ощущение с тем, что чувствует часовой механизм, когда его заводят, или берег, когда на него накатывается волна. На его коже нет пор, значит она не человеческая. Его волосы похожи на траву. Они ничем не пахнут, ведь у него нет ни гормонов, ни крови. Хотя, запах у него все же был - мужской, опьяняющий, но неопределенный. Это мое ощущение было связано лишь с ним. Все остальное - только фон.

Я записала все это на бумаге, потому что не смогла произнести достаточно громко для магнитофонной записи. Завтра мать напомнит, что я хотела поговорить. Но это не для матери.

Он машина, а я в него влюбилась.Он - с Египтией, а я в него влюбилась.Его запакуют в ящик, а я в него влюбилась.Мама, я в робота влюбилась...

Часть 2

Избалованная маленькая богачка.

О тебе всегда кто-то заботился.

Твоя мать. Кловис.

В облаках у тебя убежище,

всегда есть, где укрыться.

А теперь?

Здесь темно, я едва вижу, что пишу, и вообще не знаю, зачем пишу. Это предрассудок, но мне кажется, что продолжаю писать из-за того, что начало положено. И, значит, если я запишу вторую часть, можно ждать следующую, хотя в действительности может получиться хуже. Если вообще что-то случится. Я думаю о завтрашнем, о послезавтрашнем дне и гадаю, что со мной станется.

Заснуть я не смогла и, встав утром в семь часов, сделала короткую магнитофонную запись для матери. Я сказала: "Вчерашнее было из-за Кловиса, он так по-хамски обращается со своими друзьями. И вообще я хотела поговорить о том, как К-3 ведут себя друг с другом. Но теперь все прошло. Я просто глупая."

Не скажу, что впервые лгала матери, но раньше никогда мне не приходилось жить с такой ложью. Нельзя было говорить ей правду. Я не могла понять, отчаяние это или стыд. Ночью я постаралась выплакаться, и к шести часам подушки стали такие мокрые, что я швырнула их на пол.