Артем Лунин - Время жестоких чудес Страница 10

Алек сам встал у печи, полагая приготовление пищи легким делом, и с непривычки пожег довольно зерна и гороха. Пастыри разрешили Арагану Доражу поделиться с бывшим сыном своим урожаем, кое-что дали и новые друзья. Алек с удивлением понял, что и Избавленному можно жить.

Новая жесткая одежда обмялась по телу, стала своей, привычной. Он научился курить и джег, и покой-траву, хотя ему не нравилось ощущение расслабленности и блаженного головокружения, приходящие с ее дымом.

Он стал называть новых друзей их короткими, школьными именами.

Он снова научился улыбаться.

И видеть…

Я оглянулся и за пеленой снега увидел Юлию.

– Как скоро? – крикнул в беснующийся снежный вихрь.

– Еще день, может, два, – ответила она, голос пропал в пурге, но я услышал. Из белой мглы вдруг выступил мертвец с лицом патэ Киоша. Я не удивился, и страха не было. Я буквально оттолкнул его, ладонь обожгло. Патэ Киош давным-давно погиб, но что мне сила мертвых? Я сам умирал не раз.

– Уйди. Ты мне мешаешь.

Патэ покорно обошел меня и стал за плечом справа, там, где находится человеческая совесть. Солнце светило ослепительно, снег словно кипел, и я вдруг осознал, что стою в центре бури, что она закручивается вокруг меня. Холодно не было. В снежной круговерти мелькали и пропадали незнакомые лица, и голос патэ Киоша говорил из-за плеча: «Это тоже твои». Мне было весело и горько, я смеялся в мертвые лица, иногда просил прощения, но чаще просто отстранял призраков, и они выстраивались у меня за спиной, рядом с патэ Киошем.

– Убивать… страшно? – спросил кто-то.

– Очень… – ответил я.

Огромный барс проглотил солнце, и стало темно. Я это уже видел не раз.

Жива звенела от чьего-то могучего присутствия.

– Александр, – проговорил грохочущий голос, из белого снега и темноты соткался силуэт. Я почувствовал вспышку гнева. Я знал этого человека и ненавидел его. Отчетливая холодная тяжесть за спиной. Безо всякого удивления кинул руку за плечо, коснулся рукояти меча и принял в себя всю боль, которую мне довелось причинить людям за свою долгую, полную ненависти и сражений жизнь.

– Александр, – снова этот же оглушающий шепот. Меч уже был в руке, такой знакомый сабер, безо всяких украшений, только знак мастера на торце рукояти, стилизованное изображение чири. Тяжелая легкость в руке, выпад… Силуэт врага остался на месте, только на блестящем клинке появилось несколько пятен окалины.

– Александр. – Имя значит что-то лишь в устах другого человека, вспомнил я. Но для этого я должен позволить своему имени что-то означать.

Простым оружием его не одолеешь. Я вернул меч в ножны, вытянул вперед пустые руки, ненависть превратилась в призрачный клинок, и силуэт врага смялся, пропал в ослепительном кружении метели, страшный голос смолк.

Все.

Нет, не все.

Сияние становилось все ярче, и я понял, что сверху не солнце, а луна, ужасающая в своей огромности. Луна становилась больше и больше, все вокруг тонуло в призрачном свете, все вокруг разваливалось и падало в бездну. Потом я увидел самого себя, шагающего босиком по черным острым камням. Следы крови на камнях горели, и камень плавился, скрепляя разламывающийся на куски мир.

– Криста сказала…

Закружилась голова, душу наполнило сладкое предвкушение. Криста сказала что-то важное…

– …Что у тебя слишком многое получается непроизвольно.

Хорошо это или плохо?

Я плыл во тьме. Ласковой, ждущей тьме. У тьмы было имя. Я произнес это имя, и тьма стала любовью.

Я увидел Данику, она улыбалась Дэну, а потом друг исчез, а сестра превратилась в маленькую девочку.

– Дядя Александл, ты велнесся? – спросила она.

– Конечно, малышка. – Мне было страшно жаль лгать ребенку, но я знал, что нельзя отнимать надежду. Я ласково улыбнулся девочке и привычно – жена постоянно выговаривала мне за эту манеру – повел рукой. Мир вокруг заколебался и начал таять.

– Ты забыл про меня! – взвыл патэ Киош.

– Нет, что ты… Я могу забыть этих, но тебя я не забуду никогда. А теперь возвращайся в Ад, оставь живых в покое.

– Ты не жив, – возразил мне мой первый наставник.

– А ты мертв. Просто уходи.

Я увидел алый взблеск за спиной, когда падающий вертикально свет отразился от крыльев. Оттолкнулся от земли и взлетел навстречу луне.

И проснулся.

Александр лежал, успокаивая бешено колотящееся сердце. Он не помнил, что ему снилось, осталось только чувство силы в себе, угрозы и постоянной нехватки времени.

Дом, к которому он не успел привыкнуть, вдруг стал тяготить, Алек оделся и вышел.

Луна заливала округу призрачным светом. Алек уселся на крыльцо, смотрел на ночное светило, и что-то поднялось к самой поверхности сознания… Еще немного, и он вспомнил бы и понял нечто очень важное…

– Не спится?

Раньше к нему нипочем бы не смогли подобраться незаметно. Алек нарочито медленно поднял голову, Джонатам смотрел сверху вниз хмуро-дружелюбно.

– Ага…

Юноши помолчали.

– Погуляем?

– Давай.

– Ты оделся бы.

Только сейчас Алек понял, что основательно продрог. Он вернулся в дом и напялил всю одежду, что нашел. Раньше ему не приходилось тепло одеваться летом, он всегда мог согреться пламенем души.

Раньше, раньше!.. Забыть о том, что было раньше, иначе не будет потом!

А во сне ему не было холодно…

Он остановился, попытался сосредоточиться.

Нет, не вспомнить…

– Чего?.. – издалека донесся голос Джонатама.

– Сон, – пробормотал Алек. – Луна мне снилась… И метель, но холодно не было…

– Мне тоже в полнолуние снятся странные сны. И Луна снится страшная. Иногда совсем не могу уснуть…

На дороге впереди лежала большая шишка, Алек поддел носом сапога – хорошего сапога, дома и в Школе у него таких не было. Джонатам неумело пнул назад, шишка улетела в канаву. Алек шевельнул пальцами, шишка выпрыгнула на дорогу.

Они шли по тропке и молча перепинывали шишку друг другу.

– Слушай, чего это мы как тупые статовские дворяне? – вдруг спросил Джонатам. – Расшаркиваемся друг с другом, вежливые такие…

– Ага. – Алек неуверенно засмеялся. – Я заметил, что вы друг друга зовете по-школьному – Макс, Кати, Мо… И вы тоже зовите меня Алек.

Джонатам серьезно кивнул.

– Тогда и ты зови меня Джо. Или… Меня друзья называли Вороненок. Можешь и ты…

Алек помедлил, выбирая, какое из своих прозвищ назвать. Все они напоминали о Школе, о доме, друзьях.

– Лучше по именам, – решил он.

Они переглянулись и впервые сдержанно улыбнулись друг другу.

Солнце позолотило железные крыши сторожевых башен, и над городом раздался низкий рев большого рога, возвещающий о начале нового дня. Пятьдесят невольников разом налегли на рычаг-бревно, и главные ворота с величавой медлительностью повернулись на петлях.