Святослав Логинов - Многорукий бог далайна Страница 10

Но сегодняшние события заставили Хооргона пожалеть, что он не содержит столько солдат, чтобы выловить и истребить всех мерзавцев с гнилых болотин. Любимый сын, рожденный от седьмой жены и названный в честь отца Хооргоном, вернулся домой избитым. Бандит, ворвавшийся с мокрой стороны, напал на него среди бела дня, глумился и угрожал, нацелив в горло нож, и лишь особая милость вечного Ёроол-Гуя спасла ребенка от страшной смерти. А сыновья цэрэгов, приставленные к малышу для игр и защиты, ничем не помогли ему. Нечего сказать — отличные солдаты растут в землях вана! По счастью, один из парней признал нападавшего и указал, где тот живет. Одонт повелел изловить и привести негодяя и приготовился усладить свой взор зрелищем его медленной смерти.

Когда дюженник Мунаг привел Шоорана, лицо одонта удивленно вытянулось. Преступник оказался так мал, что Хооргон усомнился, того ли сборщика харваха доставили к нему. Однако, призванные телохранители (сам юный Хооргон лежал в постели) дружно подтвердили: «он». Да и вид мальчишки, не научившегося еще скрывать чувства, изобличал его — злодей явно узнал своих жертв. Теперь возраст гнилоеда не смущал судью — в конце концов, ползающий зогг еще мельче, но не безобидней.

— Где ты взял нож, вонючая тварь? — багровея спросил одонт.

Мунаг поднялся к суурь-тэсэгу, на котором восседал одонт и, наклонившись начал шептать в волосатое ухо. Шооран, брошенный на колени у подножия суурь-тэсэга, разбирал лишь отдельные, случайно долетавшие к нему слова: «…игрушка… совершенно безобидно… дети просто перепугались… у меня никто не смеет… слежу день и ночь… разумеется, надо наказать…»

Одонт взял из рук дюженника ножик, брезгливо осмотрел его, легко двумя пальцами разломил на части. Отбросил в сторону обломки и перевел взгляд на Шоорана. Да, преступник мал, но он вырастет, возьмет настоящее оружие. И раз он однажды поднял руку на благородного…

— В шавар! — приказал одонт.

— Нет! Не дам! — Шооран узнал голос мамы.

Одонт поднял взгляд на женщину, бьющуюся в руках цэрэгов.

— Это его мать, — пояснил Мунаг. — Она сушильщица… женщина-сушильщик.

— Знаю. Ну и что?

— У нас больше нет сушильщиков, а она сдает по два ямха харваха, за себя и за сына, и еще продает столько же. Без нее мы не сможем отчитаться перед казной.

— Я же не ее наказываю, — поморщился одонт. — Пусть она работает как и прежде.

— Если тронуть ее сына, она работать не станет. Я ее знаю — бешеная баба. Подорвется, но не станет.

Одонт задумался. Он понимал, что Мунаг прав — недаром же говорят, что легче высушить далайн, чем заставить работать сушильщика, если он не хочет. А без харваха плохо придется не ей, а ему — царственный ван особо заботится о содержании артиллерии и строго спрашивает с одонтов, если харвах начинает поступать с перебоями. К тому же, не так много провинций, в которых сходятся мокрые оройхоны, где харвах собирают, и огненные, где его сушат. Так что спокойствие и сама должность Хооргона зависели не столько от порядка на вверенных оройхонах, сколько от производства взрывчатого порошка. Последнее время наместника не тревожили эти проблемы, но теперь он понял, что забывать о них не следовало. И, как ни жаль, но раз у него нет других сушильщиков, придется выполнить требование этой взбесившейся тайзы и отпустить ее отродье.

Хооргон внимательно взглянул в лицо женщины. Обычная гнилоедка, гадкая и грязная. Она даже не подозревает, сколь многое зависит от ее ловкости и удачливости. Особенно — от удачливости; уже год она работает, и до сих пор ни одной вспышки. Кто знает, может не так и проста эта тварь. И лицо ее, опаленное жаром аваров, кажется слишком чистым, и из-под накинутого на плечи грубого жанча виднеется край талха, какой в этих краях носят только жены цэрэгов. Наместник досадливо потряс головой, на мгновение близоруким глазам почудилось, что на шее гнилоедки голубеют жемчуга. Ну, этого попросту не может быть! Гнилоедка должна быть глупа, грязна, и, несомненно, она такова и есть и закричала на одонта просто от глупости, а не потому, что чувствует свою власть. Он, владыка этих мест, хозяин жизни и смерти, он сумеет поставить дурную бабу на место.

Одонт поднял руку, требуя тишины.

— Мальчишка совершил преступление, которое нельзя оставить безнаказанным, — начал он, — но преступник еще слишком мал, и поэтому отвечать за него будет мать!

Одонт скосил глаза на женщину. Та стояла, очевидно моментально успокоившись, на ее лице сановник не заметил и тени испуга. И вновь за распахнувшимся воротом жанча дразняще заголубел призрак ожерелья. Несомненно, женщина знала себе цену или же просто была лишена страха. Обязательно в ближайшее же время надо будет озаботиться подысканием новых сушильщиков. А пока… Одонт вздохнул и закончил приговор:

— На виновницу накладывается штраф. В течение трех дней она должна внести в казну восемь ямхов просушенного харваха.

— Завтра начинается мягмар, — сказала мать. — Мне нечего будет сушить…

Наконец-то на лице гнилоедки появилась растерянность!

— Ничего, — злорадно сказал Хооргон. — Сырой харвах тебе принесут. А мальчишку, — добавил он, чтобы окончательно закрепить свою победу, — выпороть!

Праздник мягмара — веселый мягмар, буйный мягмар, великий мягмар. Знать, простолюдины и изгои отмечают его по всем оройхонам. В этот день старик Тэнгэр закончил свой труд, и Ёроол-Гуй справляет новоселье. Ежегодно в первый день мягмара мерно дышащий далайн вскипает и покрывается пеной. Это пляшет в бездонных глубинах владыка всего живого — вечный и неуничтожимый Ёроол-Гуй. Далайн бушует, и на берег бывают выброшены удивительные монстры, каких в иное время вряд ли можно встретить. И только сам многорукий хозяин в течение всей праздничной недели ни разу не явится на поверхности.

Наслаждаясь безопасностью, идут к далайну знать и священники, несут дары живому и жестокому божеству, просят себе удачи и новых богатств, а простой люд спешит на трудный, но прибыльный промысел. Вздувшийся далайн затопляет шавар, из которого выбирается вся нечисть, скопившаяся там. Тукка и крепкоспинный гвааранз бродят по оройхону среди дня, и надо только суметь их взять.

На сухих оройхонах тоже происходят изменения. Источники воды, слабевшие в течение всего года, наполняются новой силой, постепенно замиравшая жизнь бурно пускается в рост. Первый урожай после мягмара всегда самый обильный, по нему легко судить обо всем грядущем годе. И живущие в сытости и безопасности земледельцы тоже идут в это время к далайну, просить у чужого бога хорошей воды. Бросают в бурлящую глубину пучки хлебной травы и слепленные из земли человеческие фигуры. Приносят и более серьезные подношения. Поют жалобно и протяжно, а потом, после очистительных молитв предаются разгулу, каждый в меру своих достатков.