Наталия Аникина - Кошка, которая умела плакать… Страница 10

Аниаллу же можно было бы причислить к тем, кто сам лично или чьи друзья уже успели пострадать от полуэльфа и охотились на длинноухого обормота, если бы не тот факт, что для того, чтобы попасть в эту, четвёртую, категорию, которая называлась «прозревшие», надо было побывать во второй. А в то, чтобы сианай поддалась на обман эльфа или, уж тем более, оказалась под властью его речей, танай не мог поверить. Впрочем, Аниаллу притягивали чужие страдания. Она не могла бездействовать, когда видела сокрытые в ком-то способности и таланты, которым мешают развиться. Бед у Энбри было больше, чем у кого другого, а жаловаться на то, что злая судьба мешает ему реализовать огромный потенциал его возможностей, Энбри не переставал ни на секунду. Это и могло когда-то заставить Аниаллу помогать полуэльфу, за что он отплатил в свойственной ему манере. Но по мнению Ирсона, Аниаллу не могла не заметить, что созданный полуэльфом образ мученика за правду был лишь пылью, которой можно запорошить глаза слабым и неразумным существам, не умеющим видеть сердцем.

Он не понимал также, почему, раз полуэльф так мозолит Аниаллу её светлые очи, могущественная тал сианай не прикончит его, чем сделает большое одолжение сотням существ своего мира? Ирсон даже как-то подумал, а не течёт ли в жилах Энбри алайская кровь? Больше того, он осмелился спросить об этом Аниаллу, но она, наморщив нос как от дурного запаха, сразу же отмела это предположение. Впрочем, девушка могла и лгать, что совсем не удивительно: ну кто захочет признать, что в жилах этого героя бесконечных сплетен и полуприличных легенд течёт кровь твоего народа?

В общем, Ирсон никогда больше не расспрашивал Аниаллу об этом, а сама алайка тоже не начинала этот разговор. Если же это делал кто-то другой в её присутствии, она просто тихо негодовала, с какой-то нехорошей заинтересованностью выслушивая все те гадости, которые обрушивали на её бедные уши. Но, несмотря на злость, на этот раз настроение у сианай, несомненно, поднялось.

— Надо мне почаще тебя злить, — усмехнулся танай, магически заделывая глубокие царапины, оставленные на камне стойки когтями Аниаллу.

— Не надо. Ты мой друг, и я не буду на тебя злиться, а стану обижаться и грустить.

— Тогда не буду, — уверил её Ирсон с самым серьёзным видом. — Ты и так слишком много печалишься, Аниаллу, — сказал он и подумал о том, что ведь никто никогда не поверил бы, что Аниаллу может быть недовольна своей жизнью, что она в принципе может грустить. Она была так прекрасна, так высоко вознесена над остальными и не подчинялась никому, кроме своей богини, которая тоже была к ней весьма милостива, — разве это не все, о чём только можно мечтать?

Ирсон и сам поначалу удивлялся постоянной грусти синеглазой алайки, но он был наполовину Высшим танаем и унаследовал от своих предков мудрость и особое виденье мира, открывающее перед ним множество секретов. Он быстро осознал всю глубину проблемы Аниаллу и не переставал размышлять о том, как эту проблему разрешить.

— Как же всё это странно… — пробормотала Алу. — Мне ведомы такие тайны, которые тебе и не снились. Я смотрю на себя в зеркало и вижу совершенное, прекрасное и могущественное создание, равных которому почти нет в Бесконечном. В этот момент, когда я одна, я действительно чувствую в себе неизъяснимую силу… — слова, которые в других устах могли бы сойти за пустое хвастовство, у Аниаллу звучали так буднично, что даже если бы Ирсон не знал, что всё это было чистой правдой, то поверил бы ей на слово.

— Но стоит мне отвернуться от зеркала и вспомнить, — продолжала Аниаллу, — что за пределами моей уютной комнаты есть огромный мир, я уже не чувствую себя тем дивным существом, только что смотревшим на меня. Я перестаю быть уверенной в себе, — призналась она с таким видом, будто бы подписывала себе смертный приговор.

— Сомнения… — недовольно фыркнула девушка, после долгого молчания. — Сомнений в моей жизни было, да и сейчас есть более чем достаточно. Я знаю, что они сжигают меня, сковывают все мои порывы, не дают мне выразить, открыть, расска зать миру всё, что есть в моём сердце, что много лет обдумывал и оттачивал мой разум. Чувства, и те вечно во власти сомнений — я не могу сделать ни шага, чтобы не пожалеть о том, что его сделала. Мне вечно стыдно за каждое сказанное слово, и одновременно каждое слово, что я оставила при себе, жжёт меня изнутри, — голос Аниаллу почти сорвался на крик.

— Ты знаешь, — со спокойной улыбкой сказал ей Ирсон, — одна золотоволосая девушка из Бриаэллара сказала мне в своё время, когда мы рассуждали об особенностях алайской расы, очень умные слова: совсем не обязательно быть идеальной, чтобы быть счастливой, чтобы тебя любили. Ты ведь алайка, забыла? «Быть собой, верить в себя и хранить верность только себе, избранному тобой кругу близких и богине, любить лишь их, верить лишь им, почитать их превыше всего. Более свободная, чем ветер, более прекрасная, чем закат в Бриаэлларе. Живущая не разумом, не чувством, а интуицией — даром, который есть суть нашей расы, доверяя себе…»

— Ах так, значит уже и наши священные тексты стали достоянием общественности? — с наигранным возмущением воскликнула Аниаллу. — Да, сестра моя Эталианна никогда не считается ни со святостью, ни с угрозами и запретами.

— Ты не уходи от темы, Алу, — прервал её Ирсон, желающий раз и навсегда разобраться с вечно терзающими его подругу проблемами. Он и его добровольная и старательная помощница тал сианай ан Бриаэллар Эталианна долго думали, как помочь Аниаллу, потерявшейся на бесконечных просторах жизни.

— Аниаллу, вот ты говоришь, что страдаешь от своего несовершенства и не хочешь верить мне, когда я утверждаю, что тебе и не надо быть лучшей, идеальной во всех отношениях. Взять хотя бы вашу леди ан Камиан, — привёл заранее заготовленный пример Ирсон. — Давай посмотрим на неё не затуманенным очарованием её красоты взглядом. Дерзкая, склочная, распутная женщина, — тоном судебного обвинителя начал разоблачать красавицу алайку Ирсон, — которая замучила своими капризами весь Бриаэллар и многих за его пределами. Предмет постоянных конфликтов, драк и прочих подлостей, предательств и лжи.

Но что скажет о ней тот, кто видел её хотя бы раз? — танай мечтательно улыбнулся, представив полную чувственной прелести Аэллу ан Камиан. — Прекраснейшая, восхитительная владычица грёз, способная вселить любовь в самое грубое и жестокое сердце. Ей не потребуется и пяти минут, чтобы переубедить своего самого заклятого врага, считающего её источником зла, и после одной улыбки, пары взглядов и десятка слов, проникающих в самое сердце, её противник будет искренне верить в то, что всё, что бы ни совершила эта алайка в прошлом и что ни совершит в будущем, несёт в мир лишь благо и красоту. И всё это почему? — задал вопрос Ирсон и тут же сам на него ответил. — Да потому, что она алайка. За это вас всех и ненавидят так много существ — им приходится поддерживать свою репутацию, соблюдать законы, быть верными своему слову и лишать себя многих доступных им радостей ради того, чтобы их уважали, любили, да просто говорили с ними на равных. Вам же всего этого не надо делать. Вы прекрасны, и посему вам прощается практически всё. А ты этим даром твоей богини совсем не пользуешься. Равно как и другим — своей алайской интуицией: то ты во власти чувств совершаешь поступки, которые считаешь неправильными, потом, естественно, о них жалеешь и впадаешь в уныние; то, что кончается обычно ещё хуже, начинаешь рассуждать и делать выводы. Ты можешь быть идеальной только в том случае, если перестанешь к этому стремиться и начнёшь доверять своей природе.