Ирина Булгакова - Черный завет Страница 10

Как она догадалась, что стоит в величественном, путающем все представления о подземных пещерах зале, Доната не знала. Возможно, не будь этих неохватных колонн, представляющих собой каменные валуны, уложенные один на другой, словно огромная сороконожка растянулась до самого потолка – Доната прошла бы дальше. Но эти исполинские столбы… Открыв рот, она подняла голову, разыскивая потолок в непроглядной высоте, но света факела хватало лишь на то, чтобы выхватить из темноты малую часть одной колонны, и еще меньшую – следующей, и еще…

Выжженный неистовым огнем круг навеки повредил каменную кладку. Доната потрогала носком сапога выбоину, покрытую жирным слоем черного, растертого в пыль камня, но переступить черту не решилась. От очертания окружности к центру тянулись такие же выжженные полосы, но разглядеть рисунок целиком не представлялось возможным. Зато она хорошо видела, что там, где смыкались линии, виднелся каменный круглый выступ высотой в половину человеческого роста. По ободу, крепко вбитые в камень, торчали массивные железные кольца. Доната в волнении прошлась по кругу, по-прежнему не переступая черты. Ей вдруг почудилось: стоит сделать неосторожный шаг, и начнется древний магический ритуал, в котором ей может быть определена только одна роль – жертвы.

Долгое время она стояла, жадно разглядывая исполинские колонны, камни, покрытые пеплом, выступ, который про себя назвала плахой. Ей не дано узнать, чью бьющуюся в агонии плоть призваны были сдерживать железные кольца каменной плахи, для какого тайного обряда служили эти загадочные рисунки, полосы, выжженные на камнях, которые не под силу сотворить простому огню.

Вдруг погас факел. Пламя потянулось вверх, медленно, словно нехотя оторвалось от древка и исчезло, оставив после себя короткую вспышку, которая еще долго слепила глаза. Доната зажмурилась – с чего бы это огню понадобилось вести себя таким непривычным образом? А когда открыла глаза, холодный пот мгновенно выступил на коже.

Он стоял в десятке шагов. И был точно таким, каким она себе его представляла.

Белое лицо, единственная часть тела, свободная от темной хламиды, светилось в темноте, отчего создавалось впечатление, что оно парит в воздухе. Огромный покатый лоб перетекал в хрупкий нос с хищно вырезанными, трепещущими ноздрями. Круглые глаза без век смотрели прямо на Донату. Черные дыры глаз с красной окантовкой по краю подчеркивали ощущение того, что белое лицо – не более чем маска с прорезями для глаз, надетая на нечто отвратительное и бесформенное. И трещина безгубого рта – прореха в шитье нерадивой портнихи.

Откуда-то из щелей хламиды возникли руки, те самые, что порой являлись Донате в кошмарных снах. Руки с бесконечно длинными тонкими пальцами, как веревками перетянутые на стыке фаланг узлами суставов. Хрупкие, дрожащие, нервные, живущие отдельно от неподвижного тела, они перебирали связку ключей.

Дз-ы-ы-нь-нь-нь.

Звук был подобен удару колокола. Он заполнил все окружающее пространство. Изголодавшееся эхо вцепилось в него и поступило так, как поступают со злейшим врагом – разорвало на части.

Нь-дз-нь-дз…

Этот нескончаемый перебор едва не лишил Донату чувств.

Он стоял, не двигаясь. Лишь постоянно шевелились ломкие в суставах пальцы.

Вот он, миф, реально существующий на самом деле. Ключник.

Перехватив удобнее древко факела, она приготовилась сражаться. До конца. Пусть погибнет тело, но он не получит душу. Потому что тело без души еще может жить, но в мертвом теле не может быть души. Пусть сражение выйдет нелепым, смешным, пусть. Этот мерзкий тип не получит ее только потому, что у него столько ключей! Пусть смеется потом, вспоминая ее… Если есть уроду чем смеяться.

В насмешку над ее решительностью белая пелена на миг закрыла черные провалы глаз, и в руках Донаты дрогнуло древко. Не в силах сдержать острый приступ страха, она невольно сделала шаг назад.

– Ты, – словно посыпались с горы камни, увлекая за собой обвал. – Пришла. Сама.

Его рот не двигался. Голос шел откуда-то изнутри.

Это явилось последней каплей. Не выпуская из рук древка, бесполезного, но дающего надежду, Доната по памяти бросилась туда, откуда пришла. Такие дружелюбные прежде камни теперь норовили вывернуться острым углом и стать серьезным препятствием между ней – бегущей с грациозностью раненного зайца, и выходом. Перепрыгивая через невидимые в темноте выступы, она ни разу не обернулась. Ей было страшно убедиться, что ее старания не более, чем трепыхание бабочки в ладонях, и Ключник следует за ней по пятам.

Она остановилась, когда бежать стало некуда. Заметавшись у бесконечной стены в поисках хода, Доната тщетно пыталась с собой совладать. Да где же выход, Тьма его дери?!

Держась правой рукой за стену, она побежала вдоль. Рука везде натыкалась на каменную кладку. Быстрое движение разогнало кровь по жилам. Нет, страх никуда не делся, он был тут, в сердце, но справляться с ним стало легче.

Доната не знала, сколько кругов по залу она пробежала. Может, один, может десять, а может, и половины не было. После месяца голодовки тело начало уставать. Рука еще впивалась в щели между камнями, а ноги запинались. Пару раз споткнувшись, на третий не удержалась и кубарем покатилась по полу, обдирая руки об острые камни.

Короткий смешок – так трещат сухие ветки, если нажать посильнее, был ей наградой за все усилья. Он раздался у самого уха, когда Доната с трудом поднялась на ноги.

Ключник по-прежнему стоял в десятке шагов от нее. Расстояние между ними не уменьшилось, но и не увеличилось. Ничего похожего на юмор не светилось в его глазах. Напротив, там пульсировал черный дрожащий мрак.

– Ты. Пришла. Сама.

Доната прижалась к стене лопатками и, не отрываясь, смотрела на то, как приближается Ключник. Она отчетливо, как при свете дня, видела белое застывшее лицо, и безгубый рот в трещинах поперечных морщин. И складки хламиды, черной волной скатывающиеся с камня на камень.

Ключник остановился. Белая пелена снова закрыла черные дыры глаз, будто беспокоилась о сохранности того, что находилось внутри.

– Ты. Пришла. Сама. Я. Остался. Должен. Твоей. Матери. Иди.

Голос умолк. И к ней потянулись беспокойные, суставчатые пальцы.

Сердце Донаты, птицей трепетавшее в горле, вдруг сорвалось и ухнуло вниз, разом лишив ее последнего представления о том, что она еще жива…

Она очнулась на войлочной подстилке, лицом в соломе, но поняла это не сразу. Понадобилось время. Много времени.

Когда появился Ладимир, она сидела на соломенном ложе и качалась, обхватив себя руками.

– Уже проснулась? – удивился он.

– Пр-р-роснулась, – только и смогла вымолвить она.