Янина Жураковская - На краю времени Страница 10

А учитель… учитель — сильный ментат, но не целитель душ.

— Горьким лекарство должно быть, мой ученик, — произносит ментат с мягкой улыбкой, которая, кажется, не исчезнет с его лица даже под шквалом бластерного огня. — Только тогда лечит оно. Нет ран, которые исцелить нельзя, как нет жизней, которые нельзя спасти…

— А империй? — Никс недоверчиво усмехается.

— Империя — тоже живое существо, дышащее, чувствующее, — взгляд Зелгариса устремлен на что-то, видимое только ему. — Но чтобы Веллс-та-Нейд спасти, придётся приготовить нечто действительно отвратительное. И, как ни печально, ученик, на себе это снадобье ты ощутишь тоже. Император должен умереть, — он говорит об этом, точно о чем-то неизбежном, о неприятной работе, которую необходимо выполнить.

— А если ваш план… ваше лекарство поможет, что тогда, учитель? — настойчиво спрашивает ученик, подавшись вперед в ожидании ответа, и никак не может понять, почему слова учителя так для него важны. — Республика и сенат? Нет тирании, и слово «император» будет проклято всеми свободными людьми на веки веков…

— Тирания, — голос Зелгариса звучит холодно и отстранённо, но глаза печальны. — Зло это старое, знакомое всем. Она изживает сама себя. Сама тех растит, кто придёт её сокрушить. Но сокрушить её, просто убив тирана, невозможно, нет. В том беда, что не к свободе люди идут обычно, а за властью. И если Раскол вспомнить и Смуту… Нужна твёрдая рука народу ардражди. И всем ниэри.

— Учитель, простите за откровенность, из вас выйдет скверный император, — осторожно подбирая слова, произносит Никс.

– Верно, — старик улыбается краем рта. — Не стоит удар смягчать, знаю сам, отвратительный из меня политик. Не умею я одновременно жонглировать шестью тарелками и обсуждать договор о поставке сельскохозяйственной техники в аграрные миры. Скажу не без гордости, хоть и не делает она мне чести — неплохой я лидер сопротивления. Компетентный, как госпожа Эрна говорить любит. Но только мир наступит, мне немедленно сбежать захочется на какую-нибудь отдалённую планетку, чтобы в тишине и покое заняться ментальными практиками и, возможно, ещё несколько ступеней Познания преодолеть. О троне я никогда не мечтал.

"…его мотивы невозможно постичь, поэтому он и опаснее всех их вместе взятых, — еле слышно произносит чей-то странно знакомый голос, и Никс невольно вздрагивает. — Не стремись выловить всех до единого, пусть мелкота разбегается по своим норам! Страх — лучшая клетка для разума. Но он должен быть схвачен. Закован. И раздавлен!"

— А вот ты совсем другое дело, мой мальчик, — Зелгарис пристально смотрит на ученика. "Слышал ли ты? Слышал?" — хочет спросить Никс, но что-то удерживает его. — Из тебя вышел бы прекрасный правитель.

— Вы шутите?… — ошарашенно выдыхает ученик.

— Отчего же? — в глазах старого ментата поблескивают лукавые искорки. — В тебе есть все те качества, что в нашем императоре меня восхищают: сила, твёрдость, могучий ум, умение заглядывать в души людей и за собой их вести. И те, которых, увы, ему недостает — честь, справедливость, способность сострадать… Не отвечай мне сейчас. Просто подумай об этом.

Никс, потеряв дар речи, только и может, что растерянно таращиться на учителя. А Риган смотрит сквозь чужие карие глаза и усмехается. Внедрённая психоматрица идеальна. Изменения облика проведены безупречно. Ни один ментат или ментаскоп не найдёт в голове Никса никого, кроме Никса. Ни один сканер не обнаружит под личиной полукровки ардражди из рода владык.

Прячься. Наблюдай. Жди. Осталось недолго.

…Ты снова входишь в знакомый зал — с лицом Никса, но уже в тщательно подогнанной форме полковника имперской гвардии. Повинуясь короткому кивку, штурмовики отходят, и ты видишь его.

Схвачен. Закован. Но сломлен?…

Зелгарис тебя не разочаровывает. Старый ментат сидит, откинувшись на спинку чудом уцелевшего кресла с таким видом, словно нет ни эрголитовых кандалов, сковавших его по рукам и ногам, ни роты имперских гвардейцев, следящих за каждым движением пленника. Он не думает — он точно знает, что всё это преходяще. Он смотрит на небо за окном, залитое оранжево-красным светом заходящего солнца, и на губах ментата блуждает такая знакомая улыбка.

Эрна тоже любила закаты, всплывает непрошенное и совершенно ненужное воспоминание. Особенно весной.

— Ты задержался, ученик, — со всегдашней улыбкой произносит он, и ты на мгновение чувствуешь себя мальчишкой, который опоздал на урок, заигравшись с друзьями. — Мы, помнится, говорили с тобой о природе зла. Как думаешь ты, почему человек выбирает зло?

— Йоран Вингейт К'аддо, именующий себя Зелгарисом, — прерываешь ты старика, — вы обвиняетесь в создании и руководстве экстремистской организацией "Дети Света", подготовке вооруженного мятежа в целях свержения государственного строя империи Веллс-та-Нейдд, заговоре с целью лишения жизни особы императорской крови, проведении серии террористических актов на платформах «Эоне», "Ферт" и «Равенна», организации массовых беспорядков, разжигании межнациональной розни…

— Помолчи, мальчик мой, и послушай старика.

Исчезнет или нет проклятая мягкость из его голоса?

— Полный список предъявленных обвинений вам зачитают сотрудники департамента правосудия, куда вы будете препровождены для допроса и суда. Мои полномочия заканчиваются здесь…

Ты перехватываешь взгляд Зелгариса — смесь жалости и снисходительной насмешки — и внезапно понимаешь, что этому древнему мудрецу твои слова кажутся чем-то вроде детского лепета. Попытка оправдать себя за драку с соедским мальчишкой и разбитую мамину вазу. Неразумный юнец, который остро чувствует свою вину и потому бросается на всех, словно разъярённая нетопырка — вот кем считает тебя Светлый Зелгарис.

Разумеется, вслух он говорит совсем другое.

— Иногда это бывает полезно. Поразмыслив на досуге, я пришел к выводу, что человек выбирает зло не потому, что зол по природе своей, а потому, что путает его со счастьем и правдой.

Один из гвардейцев грубо тычет шокером в плечо старого ментата — замолчи! — но тот даже не вздрагивает. И ты жестом приказываешь охране не вмешиваться. Ты хочешь выслушать бывшего учителя.

— Потребовалась не одна тысяча оборотов, чтобы сочли злом рабство. А кое-где в империи не запрещено оно и в наши дни.

— Скажи мне то, чего я не знаю, К'аддо.

— Иной раб своих цепей не видит, пока смерть не встаёт у него за плечом, — невозмутимо продолжает Зелгарис. — Но ты не таков. Только горяч и слишком уж доверчив. Если помнишь, я как-то просил тебя подумать и дать мне ответ. Что теперь скажешь, Риган Тарнаэлда Коста Ан'дьярдже ди Коарветтанон?