Татьяна Мудрая - Мириад островов. Строптивицы Страница 10

— Не знаю. Что-то такое витает в воздухе… — проговорила Барба, заходя внутрь. И ахнула.

Все три двери выходили в анфиладу с широкими проёмами — каждый увенчан аркой. Дуги терялись в запылённом свету раннего вечера, что лился из узких окон, длина помещения тяготела к бесконечности. По стенам выстроились бронзовые и посеребрённые статуи. Мечи и сабли самого разного вида и формы щетинились в своих подставках, как иглы дикобраза, луки и самострелы, щиты — высокие, прямые, в рост человека и круглые, с елманью или железной рукавицей, что торчала посередине, — были укреплены посередине стен, как инкрустация или орнамент.

— Арсенал, — Олавирхо обхватила сестру за плечи, стала рядом, любуясь. — Какая красота! Какое богатство! Да за то, что здесь собрано, десяток крепостей можно было починить.

— Зачем они тогда, крепости и замки? — резонно ответила Барба. — Если пустые. Без того, чем можно гордиться и что надо оберегать.

— Разве эти слова относятся не к таким, как мы? — рассмеялась Олли.

Барба тоже улыбнулась:

— Не торопись в живые сокровища: их положено держать за крепкой дверью и высокими стенами.

А сестра уже нацелилась на ближайший доспех со шлемом в виде головы морского чудища:

— Серебряная инкрустация, золотая чеканка, а уж работа — сам рутенец Негроли бы позавидовал.

— А кто он такой?

— Великий талианский оружейник эпохи Ренессанса. Приспособился выгибать по форме драгоценную сталь, а не железо, как прежде. Полный доспех стоил годового дохода с целой провинции. Интересно, а удар хорошо держал? Говорят, вместе с рутенскими игрушками вертцы подхватили было и горячее оружие — такие смешные свинцовые шарики, которыми бросается порох. Мягкие и отравные. Вот я про них.

— Слушай, Олли, если тебе хочется, давай здесь мушкеты поищем. И аркебузы.

— И дуэльные пистолеты, чтобы как у древних рутенцев, — буркнула Олли. — Дурни: так ведь убиваться совсем неинтересно. Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает Пушкин мой.

— Ф-ф, ну разве так можно о покойнике.

— Он сам мне это продекламировал. Сошёл со страницы сказок и доложился. Им там, в Чудесных Полях, не до земного пиетета.

На этих словах Олавирхо потянула кверху шлем, похожий на отверстую зубастую пасть, и подняла было, готовясь опустить на курчавую голову…

— Погодите, — раздался глуховатый, уютный бас.

Девушка так и застыла, держа шлем наподобие короны, находящейся в процессе миропомазания.

Из горловины излился некий мерцающий дымок, словно тот, кто спрятался внутри, закурил кальян или дорогую трубку. Почему дорогую, отчего у девушек сразу возникло ощущение уникальности происходящего, — они так до конца и не поняли.

Дымок, не достигнув потолочных нервюр, расширился, уплотнился и обрёл очертания коренастого мужчины, стоящего отдельно от лат.

— Только визжать не извольте, сэнии, — проговорил он. — Слух у меня весьма нежный.

— И не подумаем, — откликнулась Олавирхо. — Говорят, от громкого звука привидение рассеивается или улетает в неизвестном направлении.

— Я не привидение, — обиженно откликнулся мужчина. — Я родовой фантом.

— Как королевский прадедушка Хельмут Вестфольдец? — крайне вежливо спросила Барбара. — Тот, что был палачом, а потом казнился с помощью своего двуручного меча и нынче живёт по адресу «Елисейские Поля, дворец номер шестьдесят шесть»?

— Барба, погоди, не обрушивай всю свою учёность. Вот как раз его и напугаешь, — проговорила Олли. — Дорогой мэс, мы имеем в виду — в каком смысле вы принадлежите роду? Охраняете мальчиков? Ну, этих: Армина и Сенту?

Старик — теперь это было видно как днём — со смущением закашлялся и промолчал.

— Извини, мы не представились, — сказала Барба. — И обратились как к равному. Суть Барбара бинт Галина, младшая дочь, и Олавирхо бинт Галина, старшая. Обручённые невесты владельцев крепости.

— Торквес ван Фрайби, дворецкий замка Шарменуаз, по совместительству кастеллан замка Октомбер, — фантом поклонился, беззвучно шаркнул ножкой и сотворил галантное выражение лица.

— Так это ты должен был обустраивать наших нареченных в Октомбере? — спросила Олли. — И руководить выгрузкой приданого?

— Что вы! Отнюдь нет, — ответил он с возмущением. — Преемники давно избавили меня от тяжкой и бездуховной работы. Кстати, я давно слышу, как на тропе и в недрах замка ворочают некие глыбы, полагаясь не на крепость рук, но более того на крепость выражений.

— Ну а тогда каковы твои функции… прости, обязанности? — сказала Барба. — Если, конечно, ты не против нам поведать.

— Это мой долг, — сокрушённо вздохнул старик. — В некоей мере — искупление грехов. Всякий раз, едва спросят, излагать историю, древнюю, как мох на крутых стенах нашей твердыни.

— А мы спросили? — сказала Олли.

— Увы или к счастью, нет.

— Какой-то ты амбивалентный, дядюшка Торки. Ты не против, что мы тебя подсократили?

— Ничего, при жизни со мной бывало и не такое, — с лёгким унынием ответил старец.

— Тогда в знак нашего или твоего покаяния — мы готовы послушать твою повесть, — торжественно произнесла Барбара.

— Всегда готов есмь, — со вздохом ответил старец. — Так слушайте же!

Видно было, что эпос уже почти завладел его голосом и манерой исполнения текстов.

— «Испокон веку попеременно дружили и враждовали роды Октомбер и Шарменуаз, оттого и воздвигли башни совсем рядом друг от друга, но на противоположных берегах буйной реки. Друг легко переходит воду в мелком месте и стучится открытой ладонью в кованую дверь. В огне войны брода не ищут — враг лишь кусает кулак, затянутый в латную перчатку, при виде отвесной стены, в одно и то же время близкой и недоступной.

Прайм да Октомбер и Згонд да Шарменуаз, не наследники, но вторые сыновья, коим сами боги велели отдать себя мирному служению, родились от жён-чужеземок, взятых то ли в залог мира, то ли в качестве военного трофея. Кровь обоих родов кипела в младенцах, то извиваясь клубком разъярённых змей, то расстилаясь речною гладью. Источником раздора могли послужить сами имена — одна и та же повитуха поневоле принимала роды, упокоив подруг по несчастью в одной из малых спален замка Октомбер, и будущий Прайм родился на мгновенье раньше будущего Згонда, тут же заорав во всю глотку. Згонд подождал, пока его отделят от пуповины, и — случайно или нет, тут мнения расходятся — с кряхтеньем вцепился соседу в куцые волосишки прямо на пеленальном столе.

— Ишь, первый во всём ладит вперёд поспешать, — сказала женщина про младенца. — А второй тихоня получился, хоть и настырный.