Третья сторона - Фрай Макс Страница 11

Катя, беги отсюда, беги, уезжай, тебе нужен поезд, скорее иди на почту и купи там билет на поезд, ещё только четверть девятого, ты можешь успеть, – говорит кто-то. Никого рядом нет, только голос звучит, по тембру и интонации он похож на Ольгины мысли, но это всё-таки не они. Голоса надо слушаться; обычно здесь никого слушать нельзя, в этом городе вечного снега и тьмы все враги, но голос не враг, у голоса нет тела, он не может убить и съесть… или всё-таки может? И сейчас заманивает в ловушку. Например, на почте, сидит его, голоса, тело с часами на окровавленной левой руке, на часах уже почти девять, а билетов на поезд там нет.

Никогда неизвестно, что здесь правда, что нет, кто помощник, кто враг, где спасение, где ловушка, можно только угадать. Надо, чтобы очень повезло, тогда угадаешь. Катя не умеет угадывать, ей редко везёт. Ольге страшно; нет, не Ольге, а Кате, она сейчас Катя. Катя хочет спастись, убежать, уехать из снежного города, но она не умеет спасаться, и никто её не спасёт.

Катя, Катя, – укоризненно говорит толстая женщина в вязаной шапке, – ты зачем идёшь мимо почты, Катя? На почте очередь за билетом, смотри! Длинная очередь, медленно движется, ты точно не успеешь. Войди, Катя, становись в очередь, стой до девяти. Купи, Катя, билет, два билета, себе и Ольге, если денежки есть, – на этом месте толстуха начинает заливисто смеяться, обнажая страшные гнилые клыки, визгливо повторяет сквозь смех: – Оленьке тоже купи билетик, Катенька! Денежки не жалей, больше не пригодятся, мёртвым нужна только морковь, морковь, – и как бы в подтверждение своих слов вынимает из рваной дыры на месте левого глаза огромную мягкую бледно-оранжевую морковку, но Катя туда не смотрит, она только что вспомнила важное правило: мёртвые женщины исчезают, если на них не смотреть. Открываются двери лифта, Катя входит, ликуя: я спасена! На этом лифте можно уехать далеко, прочь от почты, теперь не придётся в очереди за билетом до самого страшного девятого смертного часа стоять.

Когда за Катей закрывается дверь лифта, она снова становится Ольгой, которой здесь быть нельзя, и тут же понимает: у меня нет билета! Я еду без билета, мне конец! Она пытается закричать: «Пожалуйста, остановитесь, я пойду за билетом», – но цепенеет от ужаса, не может издать ни звука, а лифт, набирая скорость, едет куда-то, или летит, или падает; лифты всегда падают, если заходишь в них без билета, – вспоминает Ольга.

Падает, падает лифт.

С-шшши-ёошшом!

Ошом-шоом!

Едят. Ликуют. Едят.

– Почему мы ничего не делаем? – спросил ангел Урсус Маритимус.

Вообще-то никакой он не Урсус, а просто Михаил Константинович. Но ему сказали, прежнего Михаила Константиновича, как ни крути, больше нет, поэтому лучше сразу с ним распрощаться, чтобы не было искушения по привычке продолжать считать себя человеком, которого так зовут. Если без имени неуютно, можно придумать какое-то новое и менять его, когда захочется, хоть каждые полчаса. Ну он и выбрал – в честь белого медведя. Такое имя менять ещё долго не захочется. С детства восхищался страшным красивым северным зверем, втайне считал, что белый медведь – его тотем.

– Потому что ещё рано. Надо подождать. Потом объясню, почему, а пока просто поверь мне на слово, – ответила ангел Вера Ахметовна. И ласково обняла ангела Урсуса Маритимуса, чтобы не нервничал. Вернее, что-то такое с ним сделала, тождественное ласковому объятию для тех, у кого нет плотных человеческих тел.

Вообще-то никакая она не Вера Ахметовна. И не факт, что «она». Просто когда ангелу Урсусу Маритимусу, бывшему Михаилу Константиновичу, предложили самому придумать себе идеального учителя, рядом с которым всегда интересно, которому не стесняешься задавать вопросы, если чего-то не понял, в памяти сразу всплыло лицо Веры Ахметовны. Вера Ахметовна была его учительницей математики с четвёртого по седьмой класс. А потом они переехали, и школу пришлось поменять. Он скучал по Вере Ахметовне, даже письма ей писал, правда, ни одного не отправил, постеснялся; теперь-то ясно, что зря. Таких чудесных училок, как Вера Ахметовна, в его жизни не было ни до, ни после; ладно, грех жаловаться, она-то сама была.

В общем, ангел Урсус Маритимус вспомнил Веру Ахметовну, выбрал её в учителя, и она тут же пришла, бесплотная, но безошибочно узнаваемая, черноглазая, с длинной шеей и худыми руками, как у фарфоровой балерины, с седыми волосами, связанными на затылке аккуратным узлом. Сказала: «Будем работать в паре, так понемножку всему и научишься, тут у нас такие дела творятся, что словами бесполезно объяснять».

И теперь ангел Урсус Маритимус и ангел Вера Ахметовна вместе пребывают во тьме – на тех избыточно тёмных участках тьмы, которые надо озарять вечным светом. Такая у них работа; Вера Ахметовна говорит, самая лучшая в мире для тех, кто, так получилось, больше всего любит помогать и спасать, а Михаил Константинович пока просто не знает. Он совсем новичок. Не только к работе, а даже к самому себе не привык.

На самом деле, вряд ли они с Верой Ахметовной именно ангелы. Просто бестелесные существа, наделённые своего рода властью над некоторыми видами материи, вернее, над некоторыми видами отсутствия того, что люди считают материей. Но об этом, честно говоря, лучше думать поменьше, хоть и считается, будто после смерти невозможно сойти с ума.

В жизнь после смерти Михаил Константинович не очень-то верил, только смутно надеялся – а вдруг там всё-таки не конец? Но особо на эту тему не парился: что будет, то и будет, всё равно этого не изменить. Наверное, верующему человеку, философу-мистику, или хотя бы просто мечтателю, на его месте было бы гораздо легче согласиться с происходящим и даже ему обрадоваться. В общем-то, есть чему: после смерти Михаилу Константиновичу досталось несколько восхитительно невесомых огненных тел на выбор и чрезвычайно счастливая судьба. По крайней мере, все вокруг его уверяют, что такая участь считается очень счастливой; кто эти «все вокруг» – отдельный вопрос. Удивительные существа разной степени плотности, внятности и вменяемости, которые встретили его на границе между светом и каким-то другим светом, увели от пропасти забытья, окружили вниманием и заботой. Быть среди них оказалось так здорово, что Михаил Константинович иногда всерьёз опасается, что на самом деле не утонул, спасая тех глупых мальчишек, а выжил, лежит в больнице бревно бревном, созерцает приятные галлюцинации, потому что мозг необратимо повредился, но биологически он всё-таки пока жив.

Другие ангелы, или не ангелы, кто их – нас! – разберёт, говорят, это нормально. Так поначалу сомневаются многие новички, и их можно понять: довольно сложно привыкнуть к новой концепции бытия, особенно если она совершенно не похожа на предварительные ожидания. Но быстро привыкать совершенно не обязательно: впереди вечность, хочешь, не хочешь, однажды всё равно поумнеешь, ни к чему с этим делом спешить.

Однако к работе его приставили сразу же. Не потому что такие уж бессовестные эксплуататоры посмертного труда, просто заниматься подходящим тебе полезным и увлекательным делом – самый простой и понятный способ бестелесно существовать. Умение наслаждаться покоем и праздностью приходит гораздо позже, на самом исходе отведённой ангелу вечности. Да и то говорят, не ко всем, для этого нужен особый талант.

Поэтому бездельничать новоиспечённому ангелу Урсусу Маритимусу не пришлось. Его, ошеломлённого и растерянного, приставили к Вере Ахметовне, и сразу началось такое веселье, что бывшему Михаилу Константиновичу вскоре стало некогда беспокоиться, умер он или лежит в больнице под капельницей. Да и какая разница, когда столько дел.

Насладились. Воркуют.

Ссаа-шшу.

Са-шшшу!

Не насытились.

Шшшуу-аай-шшу.

Ошшуу-шу.

Встрепенулись. Плетут, плетут.