Стивен Кинг - Стрелок Страница 11

Мужик, подбиравшийся к нему сзади, был уже на полпути к своей цели, когда стрелок увидел его отражение в зеркале. Почти совсем лысый мужик. Его рука судорожно сжимала рукоять огромного охотничьего ножа, прикрепленного к поясу на манер кобуры.

— Сядь на место, — сказал стрелок. — Не нарывайся, приятель.

Мужик замер на месте. Его верхняя губа непроизвольно приподнялась, как у оскалившегося пса. На мгновение все затихло. А потом лысый вернулся к своему столику, и все опять стало как прежде.

Пиво подали в стеклянном бокале, правда, слегка надтреснутом.

— У меня нету сдачи, — вызывающе объявила барменша.

— Сдачи не надо.

Она сердито кивнула, как будто ее взбесила эта откровенная демонстрация финансового благополучия, пусть даже и крайне выгодная для нее. Она, впрочем, взяла его золото, а еще через пару минут на тарелке сомнительной чистоты появились бифштексы, так и не прожаренные по краям.

— А соль у вас есть?

Она извлекла из-под стойки солонку. Соль слежалась в комки, и стрелку пришлось раскрошить ее пальцами.

— Хлеб?

— Хлеба нет.

Он знал, что она ему врет, и знал, почему она врет, и решил не настаивать. Лысый таращился на него, выпучив синюшные глаза; его руки то сжимались в кулаки, то вновь разжимались на растрескавшемся, выщербленном столе. Ноздри размеренно раздувались, впивая запах мяса. Ладно, хоть так. За понюхать деньги не берут.

Стрелок приступил к еде. Он ел спокойно, не торопясь и как будто не чувствуя вкуса — просто разрезал мясо на маленькие кусочки и отправлял их в рот, стараясь не думать о том, как могла выглядеть та корова, которую он сейчас ест. Барменша сказала, что мясо чистое. Ну да, как же! А свиньи выплясывают каммалу под Мешочной Луной.

Он доел почти все, что было, и собирался уже заказать еще пива и свернуть папироску, как вдруг кто-то тронул его за плечо.

Он вдруг осознал, что в зале опять стало тихо и подозрительно напряженно. Стрелок обернулся и уперся взглядом в лицо старика, который спал у дверей, когда он вошел в бар. Это было страшное лицо, по-настоящему страшное. От старика так и несло бес-травой. И глаза у него были жуткие: немигающие и застывшие — глаза проклятого человека, который глядит, но не видит. Это были глаза, навсегда обращенные внутрь, в стерильный, выхолощенный ад неподвластных контролю сознания грез, разнузданных снов, что поднялись из зловонных трясин подсознания.

Женщина за стойкой издала слабый стон.

Растресканные губы скривились, раскрылись, обнажая зеленые, как будто замшелые зубы, и стрелок подумал: «Он уже даже не курит ее, а жует. Он и вправду ее жует».

И еще: «Он же мертвый. Наверное, год как помер».

И потом еще: «Человек в черном. Без него явно не обошлось».

Они смотрели друг на друга: стрелок и старик, уже шагнувший за грань безумия.

Он заговорил, и стрелок застыл, пораженный: к нему обращались Высоким Слогом Гилеада!

— Сделай милость, стрелок-сэй. Не пожалей золотой. Один золотой — это ж такая безделица.

Высокий Слог. В первый миг разум стрелка отказался его воспринять. Прошло столько лет — Боже правый! — прошли века, тысячелетия; никакого Высокого Слога давно уже нет. Он — последний. Последний стрелок. Все остальные…

Ошеломленный, он сунул руку в нагрудный карман и достал золотую монету. Растресканная, исцарапанная рука в пятнах гангрены протянулась за ней, нежно погладила, подняла вверх, так чтобы в золоте отразилось маслянистое мерцание керосиновых ламп. Монета отбросила сдержанный гордый отблеск: золотистый, багровый, кровавый.

— Ааааххххххх… — Невнятное выражение удовольствия. Пошатнувшись, старик развернулся и двинулся к своему столику, держа монету перед глазами. Крутил ее так и этак, демонстрируя всем присутствующим.

Кабак быстро пустел. Створки входных дверей хлопали, словно крылья взбесившейся летучей мыши. Тапер захлопнул крышку своего инструмента и вышел следом за остальными — широченными театрально-шутовскими шагами.

— Шеб! — крикнула барменша ему вдогонку. В ее голосе причудливо перемешались вздорная злоба и страх. — Шеб, сейчас же вернись! Что за черт!

Старик тем временем вернулся за свой столик Сел, крутанул золотую монету на выщербленной столешнице. Его полумертвые глаза, не отрываясь, следили за ней — завороженные и пустые. Когда монета остановилась, он крутанул ее еще раз, потом — еще, его веки отяжелели. После четвертого раза его голова упала на стол еще прежде, чем монета остановилась.

— Ну вот, — с тихим бешенством проговорила барменша. — Всех клиентов мне распугал. Доволен?

— Вернутся, куда они денутся, — отозвался стрелок.

— Но уж не сегодня.

— А это кто? — Он указал на травоеда.

— А не пошел бы ты в жопу. Сэй.

— Мне надо знать, — терпеливо проговорил стрелок. — Он…

— Он так смешно с тобой разговаривал, — сказала она. — Норт в жизни так не говорил.

— Я ищу одного человека. Ты должна его знать.

Она смотрела на него в упор, ее злость потихонечку выдыхалась. Она словно что-то прикидывала в уме, а потом в ее глазах появился напряженный и влажный блеск, который стрелок уже видел не раз. Покосившееся строение что-то выскрипывало про себя, словно в глубокой задумчивости. Где-то истошно лаяла собака. Стрелок ждал. Она увидела, что он понял, и голодный блеск сменился безысходностью, немым желанием, у которого не было голоса.

— Мою цену ты знаешь, наверное, — сказала она. — Раньше я на мужиков не бросалась, это они на меня бросались. Но теперь все не так, как раньше. А мне очень нужно.

Он смотрел на нее в упор. В темноте шрама будет не видно. Ее тело не смогли состарить ни пустыня, ни песок, ни ежедневный тяжелый труд. Оно было вовсе не дряблым, а худым и подтянутым. И когда-то она была очень хорошенькой, может быть, даже красивой. Но это уже не имело значения. Даже если бы в сухой и бесплодной черноте ее утробы копошились могильные черви, все равно все случилось бы именно так. Все было предопределено. Предначертано чьей-то рукой в книге ка.

Она закрыла лицо руками. В ней еще оставались какие-то соки: чтобы заплакать, хватило.

— Не смотри! Не надо так на меня смотреть! Я не какая-то грязная шлюха!

— Прости, — сказал стрелок. — Я и в мыслях подобного не держал.

— Все вы так говорите!

— Закрой заведение и погаси свет.

Она плакала, не отнимая рук от лица. Ему понравилось, что она закрывает лицо руками. Не из-за шрама, нет, просто это как бы возвращало ей если не девственность, то былую девическую стыдливость. Булавка, что держала бретельку платья, поблескивала в масляном свете ламп.