Святослав Логинов - Многорукий Бог Далайна Страница 11

Наслаждаясь безопасностью, идут к далайну знать и священники, несут дары живому и жестокому божеству, просят себе удачи и новых богатств, а простой люд спешит на трудный, но прибыльный промысел. Вздувшийся далайн затопляет шавар, из которого выбирается вся нечисть, скопившаяся там. Тукка и крепкоспинный гвааранз бродят по оройхону среди дня, и надо только суметь их взять.

На сухих оройхонах тоже происходят изменения. Источники воды, слабевшие в течение всего года, наполняются новой силой, постепенно замиравшая жизнь бурно пускается в рост. Первый урожай после мягмара всегда самый обильный, по нему легко судить обо всем грядущем годе. И живущие в сытости и безопасности земледельцы тоже идут в это время к далайну, просить у чужого бога хорошей воды. Бросают в бурлящую глубину пучки хлебной травы и слепленные из земли человеческие фигуры. Приносят и более серьезные подношения. Поют жалобно и протяжно, а потом, после очистительных молитв предаются разгулу, каждый в меру своих достатков.

По числу отпразднованных мягмаров считают года, если земледельцы отмечают месяцы по собранным урожаям, то на мокрых оройхонах нет иного отсчета времени. Щедрый мягмар – обещание будущей жизни и будущих бед. Бесшабашная неделя пройдет быстрее, чем хотелось бы, и едва в далайне осядут пышные холмы грязной пены, как многорукий убийца вынырнет из глубины, чтобы доказать, сколь напрасны были жертвы и молитвы, обращенные к бессердечному Ёроол-Гую.

А пока неделя только началась, и все гуляют, радуясь, что хотя бы одна, причем самая большая беда сегодня не грозит. И только двое преступников – Шооран и его мама не могут позволить себе отдыха. Приказ одонта строг: в течение трех дней – восемь ямхов харваха. Когда мама привела домой избитого Шоорана, мешки с мокрым зельем уже дожидались ее. Мама развязала один из мешков и тихо ахнула: набранный на далеких от границы островах, долго и небрежно хранившийся харвах слежался и уже начинал преть. Сушить его надо было немедленно, и мама, не сказав больше ни слова, взвалила пару мешков на спину и отправилась к большому авару, особенно далеко вторгавшемуся на сухую полосу, «своему авару», как называла она его.

Шооран, превозмогая боль в истерзанной острым хитином спине, тоже подошел к одному из мешков. Плох был харвах, хуже некуда. Ни у одного из сборщиков мама не стала бы брать такой. Шооран, присев на корточки, старался распушить слипшуюся рыжую массу, выбирал попадающиеся кусочки листьев и молча, про себя, чтобы и всезнающий Тэнгэр не услышал, черными словами ругал одонта, толстомордого наследника, его бесчестных прихлебателей, сборщиков, наскребших где-то этот, с позволения сказать, харвах, чиновного баргэда, принявшего такую работу. Проклинал и гнилой хохиур, спасший их с мамой год назад и продолжающий кормить до сегодняшнего дня.

С грехом пополам перебрав один мешок, Шооран понес его маме. Нести мешок на спине не мог – хитиновая плетка из живого волоса иссекла кожу на спине. Спасибо Многорукому, что палач не взялся за хлыст – чешуйчатый ус парха бьет хуже топора.

Мама стояла перед жарко светящимся аваром, мокрый харвах шипел на на раскаленной поверхности, удушливый пар поднимался столбом. В одной руке мама держала метелку из ненавистного отныне волоса, собранного по краю далайна, в другой – лопатку, вырезанную из панциря какой-то твари. Надо было успеть, прежде чем высушенный и прокаленный харвах вспыхнет, смести его в подставленную посудину. Эти пятнашки со смертью и составляли суть работы сушильщика.

Шооран, замерев следил за мамиными движениями. Шелковистые на вид пряди метелки трещали, касаясь огненной скалы, запах паленого рога заглушал даже вонь скворчащего харваха. В какое-то мгновение Шооран заметил что на сметенной поверхности остался след, должно быть, волос не смог сдвинуть попавшийся в дурно собранном харвахе лист или кусочек стебля, и тотчас оттуда, причудливо извиваясь, побежала огненная змейка. Шооран отлично знал, что значит этот огонек. Когда-то он любил наскрести кое-как пригоршню харваха, кинуть его на авар и издали наблюдать, как он трещит, как высохший порошок бугрится по краям, шевелясь словно живой. А потом по поверхности пробегала такая вот змейка, и харвах оглушительно взрывался, разбрасывая искры. Все это промелькнуло в памяти, пока огонек торопился к лепешке харваха, показавшейся вдруг невообразимо огромной. Но за мгновение до неизбежного взрыва мама поддела горячий харвах лопаткой и отшагнула в сторону, развернувшись и прикрыв его своим телом. Остатки харваха на аваре вспыхнули, но их было слишком мало, хлопок получился слабым.

Мама бросила недосушенную лепешку в чан с сырым харвахом, начала перемешивать. Шооран заметил, что руки у нее дрожат.

– Мама! – позвал Шооран.

Мама подняла голову и лишь теперь увидела Шоорана.

– Зачем ты здесь? – испуганно спросила она. – Быстро беги домой! Тут не надо быть.

– Вот, – Шооран кивнул на мешок. – Я его перебрал. Только он все равно плохой. Не надо его сушить, я лучше потом наберу нового. И не клади так по-многу. Пожалуйста…

– Глупенький! – мама обняла Шоорана. Шооран сморщился от боли в спине, но ничего не сказал. – Если класть харвах помалу, он чаще взрывается. Запомни – трус живет меньше всех. А ты не сможешь набрать столько харваха, так что придется работать с этим.

– Все равно, – сказал Шооран, – не надо сегодня больше сушить. Видишь, как полыхнуло.

– Это уже второй раз, – призналась мама. – Но завтра он будет еще хуже, поэтому надо побольше успеть сегодня. А я пока сделала всего два ямха. Но теперь дело пойдет легче, ведь ты мне помогаешь. С перебранным харвахом гораздо проще работать. Иди, перебирай. Только сюда больше не приходи, я зайду сама. Заодно отдохну по дороге.

– Давай я этот переберу, – Шооран подошел к чану.

– Нет, – сказала мама. – Харвах вынимают из чана только на авар. А иначе… плохая примета.

– Ладно, ты только приходи скорее, – Шооран взял пустой мешок и пошел к дому. Дома пересчитал мешки и принялся за работу. Он вытаскивал кусочки листьев, небрежно содранные волокна, всякий сор и ворчал про себя. Какой это к Ёроол-Гую харвах! Его перебираешь, словно чавгу копаешь в грязи. Мама придет, а он еще и с одним мешком не управился…

Сильный удар прервал его сетования. Шооран вскочил и, сбив стойку навеса, побежал туда, где над аварами расплывалось дымное облако. Не было ни единой мысли, никакого чувства, он просто бежал, не думая, есть ли в этом хоть какой-то смысл.

Когда он добежал, пламя уже погасло. Мама лежала возле расколотого взрывом авара, из которого медленно, словно тягучие внутренности авхая вытекал расплавленный камень. Шооран ухватил маму под мышки, потащил прочь от огня, бормоча: