Светлана Жданова - Лисий хвост или По наглой рыжей моське Страница 11

Но истинным украшением храма был вовсе не его праздничный яркий наряд, а белая статуя, установленная в нефе. Она изображала красивую пышнотелую женщину с округлым выпирающим животиком, волосы ее блестели позолотой, глаза сияли голубыми самоцветами, а коралловые губы ласково улыбались. Наверняка статуя была выполнена совсем нагой, раз одета в настоящее платье, вышитое диковинными орнаментами. На шее, руках и даже на босых ногах надеты сотни бус, от деревянных до драгоценных колье. Они же висели на специальных чугунных подставках, венчавшихся казанами с другими украшениями, типа браслетов или серег. Прекрасная богиня держала чашу, больше похожую на перевернутый щит, в которой полыхал огонь, бросавший живые тени на лицо и глаза скульптуры.

– Зачем столько? – посмотрела я на настоятельницу.

– Это традиция. Как только женщина узнает об удачном зачатии, ее муж покупает ей всевозможные украшения, желательно звенящие, – усмехнулась она. – Беременная носит, их пока не разродится. Именно по звону ребенок узнает свою мать. После ритуала мать отдает все украшения богине, оставляя для своего дитя лишь одно, дочке для приданного, сыну для подарка невесте.

– А что за ритуал? – спросила я, меж тем сунув нос в один из напольных кувшинов. Звук голоса исказился настолько, что я испуганно взвизгнула и подпрыгнула, наступив на больную лапку.

– Вон, видишь алтарь? – В шагах десяти налево от статуи действительно стоял широкий каменюка, от которого едва ощутимо тянуло кровью. Ой, что они тут с детьми делают? – Чего перепугалась? Младенчиков туда кладут, и родовик, тот, что после выходит. Затем последок в угоду богине отдают, – Олта кивнула на горящую чашу, – он свое уже сделал. Эх, правда, кто-то слух пустил, а мы теперь мучаемся, что не декада, то происшествие. Да супружники тут дитя пытаются зачать, – пояснила она с усталым вздохом. – Говорят если не сразу, то вскоре обязательно богиня им пошлет ребеночка. Охальники! Мы сюда младенчиков, а они безобразничают!

У Настоятельницы было такое серьезное, оскорбленное лицо, что я даже хихикать не стала, просто пробормотала:

– Значит, действует. Рано или поздно.

Пока я обнюхивала статую, в двери храма постучали. Почти в то же время из хозяйственной части храма выскочила девушка, прежде вправлявшая мне крыло.

– Настоятельница, там… там люди маркграфа. С этими псами мерзкими.

Я испуганно вздрогнула и начала затравлено оглядываться, ища хотя бы мышиную норку, в которую могу забиться. Со страха чего только не сделаешь! Хорошо хоть настоятельница оказалась женщиной умной да жалостливой, ухватила мечущуюся меня за шкипок и посадила в нишу под алтарем, меж полотенец и пеленок, стыдливо прикрытых расшитой шелковой занавесочкой. И правильно – это дела мирские, зачем прихожанам о них знать?

Едва двери раскрылись, настоятельница подняла руку и неожиданно громким голосом произнесла:

– Оставьте собак за пределами храма. Не место грешным тварям, не знающим верности и долга материнского, меж этих стен.

Услышав чужой голос, гончие подняли вой, едва ли не хрипя от ярости. Затем взвизгнули и притихли, лишь время от времени обиженно поскуливая. У кого-то жесткая рука… узнаю.

Вареник вошел в храм, словно не в божественное пристанище, а в дом своего должника – размашистым уверенным шагом, деловито, без проблеска восхищения окружающей обстановкой, оглянулся, ища, что бы такого изъять. Вот только всё впечатление смазывал видок этого изверга. Во-первых, волосы взъерошены, словно с лошади сполз и головой по подлеску прочертил. «Я упала с сеновала, тормозила чем попало»! Одежда грязная, больше похожая на тот костюмчик, в котором он меня на охоте выловил. Во-вторых, у этого псевдоэльфа уши хоть и остались длинными, но теперь были все в колечках и с какими то висюльками странными. Глаза… они и так давно на тепло не щедрые, а теперь вообще хоть баню после них топи и отогревайся. А если чуть присмотреться, видно как он на ногу одну припадает, видать не прошел укус и удар даром. Могу гордиться собой!

– Кто вы и что вам надо в храме богини-матери?

Этот бесподобный хищник, умело прячущийся под личиной дружелюбного пса, усмехнулся:

– А если я ее милости пришел молить?

– Такие как вы не молят даже богов, предпочитая брать самим. И именно поэтому им ничего не дают.

Ох как она его! Только как бы Рейвар теперь не осерчал и чего не выкинул. Хотя… нет, не верится мне, что его так легко из себя вывести. Уж я в свое время приложила все силы, чтобы найти грань его терпения. И таки нашла ее… на свою хвостатость. Теперь бы еще понять – что это было.

Но Рейвар на удивление миролюбиво принял такое поведение Олты, всё так же нахально улыбаясь, словно и не собирался опровергать смелые слова.

– Так вы зашли поговорить со мной о божественном проведении или у вас есть другое дело? – женщина едва заметно повела плечами, выдавая напряженность.

– Мы ищем преступницу-оборотня. Может, ваши прихожане или храмовницы видели крылатую лису или рыжую девицу с хвостом?

– Оборотней в этих краях давно не бывало. Раньше. Как только полукровки появились в наших землях, на них стало беспокойней. Хотя мы и раньше за своих дочерей боялись. – Лицо настоятельницы мне сквозь ажурное шитьё было не видно, а вот ощутимо дрогнувший голос очень даже слышно. – Дайте угадаю, девица молодая, норовистая, с фигуркой ладной… всё как он любит.

Показалось ли мне, или Рейвар действительно на пару секунду виновато опустил глаза?

– Мы ищем ее не поэтому. Она подозревается в воровстве. Втерлась в доверие и обворовала. Вещицу одну ценную стянула. Смотрите осторожней, эта плутовка еще и не на такое способна.

Ничего себе! Да я самая честная лиса на свете! И серьезно – ничего ни у кого не сперла. Ну, пирожок там с кухни, книжку из библиотеки, ни о каких там драго… хотя на шее точно что-то висит.

– Даже если она здесь появится, мы навряд ли выдадим ее гончим маркграфа. А сейчас уходите отсюда.

– Прогоняете? Разве богиня-мать не принимает молитвы любого, несмотря на расу и веропоклоничество? И вы, настоятельница храма, указываете на двери тому, кому есть о чем ее попросить?

С этими словами Рейвар обогнул замершую женщину и, подойдя к статуе, с большим, надо признать, трудом встал на одно колено. По лицу было видно – жутко хотелось материться. Но я не зря уважала этого нелюдя за выдержку – смолчал, только морщинки меж бровей и у губ залегли глубже. Одну руку он сжал в кулак, большим пальцем внутрь, а второй провел над постаментом статуи.*

– Милостивая всебогиня, дай мне терпения…