Игорь Ковальчук - Дорога к вечности Страница 11

Первое, что спросил ее отец, как только узнал о положении дочери:

– Кто будет?

– Врачи говорят – мальчик.

– Ишь ты!

– Представляешь! Рино мне клялся-божился, что не может быть детей, а тут… мальчик.

– Шустрый какой пацан. Завелся вопреки всем ожиданиям. Ну, точно, нас так просто не возьмешь. И молотком нас не убьешь.

– Это Мортимеров молотком не убьешь.

– А мы, Арманы – Мортимеры в квадрате. Недаром мои бабка и дед – из одного клана. Вот что бывает, когда взрывные родственники заводят отпрыска… Попомни мои слова, у тебя получится отличный шустрый мальчуган. И нечего нос дуть. Наработаешься еще. Да ты и раньше себе приключения найдешь, без всякого войска спасения.

– Как же…

– Именно так. Ну-ну, хватит. Придумали, как назвать?

– Рино говорит, мальчика назовем Дэвидом. Он говорил, у него на родине – это очень далеко отсюда, чуть ли не в другой Вселенной, короче, у черта на рогах – был такой чародей, Дэвид Ка. Очень любил разные фокусы демонстрировать. Например, из запертого сейфа выбирался.

– Подумаешь. Простейшая микротелепортация. Или магическое микроиндуцирование.

– Это еще что за зверь? Впрочем, неважно. Тут сложнее. Рино говорит, у них там не было магии.

– Да? Вообще? Тогда как же этот Дэвид Ка из сейфа выбирался? Фокусы, наверное. Ладно. Дэвид, так Дэвид. Хорошее имя.

Эмита вспомнила этот разговор и заулыбалась. По совету отца она все-таки наведалась в детский магазин, осмотрела коляски, кроватки, всякую мелочевку, и даже выбрала там что-то для будущего малыша. Потом постепенно втянулась в круг соответствующих мыслей и образов. И вдруг – захотела ребенка. Она восприняла это удивительное чувство сперва с недоумением, а потом с радостью. Тем более, Ринальдо с постоянным опасением поглядывал на невесту, словно ожидал, что она в любой момент может пожелать избавиться от плода. Надо же было его успокоить, объяснить: подобные идеи ей, конечно, и в голову не приходят. Теперь она переносила свое положение терпеливо и даже с интересом – а что будет дальше?

– Теперь, когда ты ждешь от Рино ребенка, не стоит торопиться с этими бумажками, – сказал Мэлокайн, когда дочь все-таки принесла ему вымученное женихом заявление. – Я знал, где и кого надо подмазать, чтоб подобное прошение было удовлетворено, но только при прежних Блюстителях.

– Можно сообразить по аналогии.

– Не-а. Не решусь подмазывать Драконов Ночи. Бог их знает, как они на это отреагируют. А более младшие чины просто не решатся. Новая метла, недавно – по меркам бессмертных – начала мести, еще пока лютует. А когда ты родишь, не будет ничего проще, как предъявить суду младенца, нуждающегося в содержании. Тут заявление Рино на гражданство будет как нельзя кстати. На него посмотрят благосклонно.

– Надеюсь, надеюсь, – Эмита задумчиво посмотрела на отца. Она собиралась расспросить его о детях, но тут сообразила, что с любым вопросом на эту тему лучше обращаться к мачехе. Кого из отпрысков Мэлокайна ни возьми – Майден, Дэннат, Амаранта – все росли в отсутствие папаши. Да и она сама… Почти…

– Ты о чем-то хочешь спросить? – проницательно предположил он.

– Да не то чтобы… Пожалуй, да. Мне кажется, у тебя настроение… не ахти. Что-то случилось. Да?

– Нет. Нет-нет. Ничего не случилось. Я не в тревоге, а, пожалуй, в растерянности. В недоумении.

– Что такое?

– Видишь ли… Я привык быть ликвидатором. Я уже больше семидесяти лет ликвидатор. И, конечно, все ощущения знаю назубок – и когда чувствую рядом вырожденца, и когда надо отправляться искать «клиентов», и когда опасность подстерегает за углом. Если я долго бездельничаю, меня рано или поздно начинает тянуть в дорогу, на поиск. Ну, ты знаешь, я тебе рассказывал.

– Рассказывал.

– А сейчас – ничего. Пусто. Такое впечатление, что во Вселенной вообще не осталось вырожденцев, и мне некуда идти. Некого искать. Но я же знаю, что это не так. И еще какое-то смутное, странное ощущение. Наводит на мысли… Неприятные… – он посмотрел на нее.

Она смотрела на него.

Между ними возникло что-то. Натянулось, как струна, спутало обоих, облекло сознание, чувства и мысли. На миг у обоих не оказалось никаких мыслей, и они ощутили с ужасом и восторгом, насколько они оба похожи друг на друга. Они не просто были отцом и дочерью, любящими друг друга со всей искренностью. Эмита каким-то непостижимым образом повторила в себе своего родителя, и не только внешне или по характеру – по душевной организации. И теперь они оказались вдруг близки настолько, насколько близки могут быть разве что близнецы. Или счастливые супруги после многих лет брака.

Они тонули во взгляде и душе другого. На какой-то миг сознания их объединились в одно. Эмита увидела, какая глубочайшая любовь к жене живет в ее отце, и дала себе клятву больше не ревновать к мачехе – пусть отец будет с ней счастлив так, как ему хочется. А Мэлокайн прозрел всю тоску своей дочери: тоску по любви и признанию, тоску по душевной близости с человеком, который бы увидел за ее жесткой внешностью нежное сердце, такое ранимое и слабое.

Они оказались связаны столь тесно, что никаких слов было не нужно. Не до слов и не до объяснений.

– Теперь ты… – проговорил Мэлокайн, чувствуя себя не в силах предотвратить то, что должно сейчас произойти, и закашлялся. У него округлились глаза, но не от удивления – от душащего ужаса.

– Продолжай, – мягко попросила молодая женщина, складывая руки на округлившемся животе. – Продолжай.

– Я… не могу.

– Ты должен.

– Я не могу.

– Продолжай, – это прозвучало уже намного жестче.

– Как же… я смогу? Взвалить на тебя такое бремя? На тебя?

– А разве ты можешь этого не сделать?

– Я…

– Все уже решено. Все уже свершилось. Говори.

– Теперь ты… ликвидатор. – Он помолчал. Прокашлялся. – Но это невозможно.

– Невозможно, но есть.

– Так нельзя.

Они смотрели друг на друга. Они понимали все без слов.

Теперь Мэлокайн и сам чувствовал, как его оставила угнетавшая его тяжесть, к которой он уже почти привык, а теперь ощущал странную легкость, от которой кружилась голова. От наполнившей его легкости немного мутило, и никуда уже больше не тянуло, ничто не требовало его себе без остатка. Мэл привык постоянно быть готовым нестись неизвестно куда, и там, убивая, делиться с вырожденцем кусочком собственной души. Но сейчас ничего подобного от него больше не требовалось. Он был свободен.

Но эта свобода его не обрадовала. Вместе с неосознанным облегчением его сердце затопило горе. Он смотрел на дочь, у которой уже был хорошо виден животик, и, хотя понимал, что ни в чем не виноват перед ней, поскольку здесь его воля не играла никакой роли, ему хотелось загрызть себя самого. Или сделать еще что-нибудь. Только б Эмите не пришлось окунуться в то зловонное болото, из которого он только что вылез. Все, что угодно – только не это.