Марина Дяченко - Слово погибели № 5 Страница 11

Изображение замерло.

За окном медленно смеркалось. Поезд должен был прийти в столицу за полночь. У Игриса чесались и болели глаза под очками.

Сегодня после полудня на школьном дворе начали собираться ребята, в основном старшеклассники. Многие с цветами. Были малыши и чьи-то матери; «Алисию убили» - передавали друг другу шепотом, стояли тесными кучками, еле слышно переговаривались или подавленно молчали. Потом кто-то первым положил цветы к мемориальному знаку Двенадцати и Равелина - и все последовали его примеру…

В коридоре за матовой стенкой появился человек, побродил взад-вперед, разминая ноги. Лицо его невозможно было разглядеть - мешали блики на толстом матовом стекле и плывущие по вагону тени. Человек остановился, потом, будто решившись, толкнул дверь в купе к Игрису. В первую секунду лицо его показалось совершенно незнакомым, заурядным; человек двумя ладонями потер щеки, его лицо не изменилось, но Игрис вдруг узнал Певца.

– Добрый вечер, господин Трихвоста. Я все-таки решил с вами поздороваться. А то выходит невежливо.

– Добрый вечер, - сказал Игрис, страшно раздосадованный его эффектным появлением. - Вы не могли бы достать кролика из моей сумки, вон она, на багажной полке?

– Не обижайтесь, - Певец уселся напротив и уставился на Игриса черными, жесткими, проницательными глазами. - Будете со мной говорить или мне уйти?

– О чем нам говорить?

– Алистан высоко о вас отзывается. Не могу понять, почему.

– Польщен, - пробормотал Игрис просто затем, чтобы что-то сказать.

– Как продвигается расследование?

– А это, извините, служебная информация.

– Бросьте. Я встречался с теми же людьми, слышал те же разговоры… Алисия Жёлудь была под властью манипулятора в последние несколько дней перед смертью.

– У вас есть доказательства?

– Будут.

– Иначе говоря, сфабрикуете?

Певец поджал тонкие темные губы:

– А вы как думаете, господин Трихвоста, почему учительница перед самым началом учебного года бросает все и едет в столицу, прихватив с собой одну только зубную щетку?

Игриса будто дернули за язык. «Как же, ведь были еще документы из тайника!» Он удержался в последний момент.

Применял ли Певец магию? Нет. Он провоцировал так ловко, что даже Игрис, сам поднаторевший на такого рода провокациях, едва избежал ловушки. На этот раз. Но поезд шел, маг и следователь сидели друг напротив друга, без свидетелей; в распоряжении Певца кроме злосчастного Слова погибели было множество инструментов для развязывания чужих языков.

– Применив магию против меня, вы усугубите положение Алистана, - предупредил Игрис.

Певец поднял брови:

– Я не считаю вас способным наброситься на чужого ребенка и избить его в кровь. Почему вы так уверены, что я стану применять к вам магию?

– Я не ребенок.

– Да ведь и я не ребенок, - Певец поднялся, легко поклонился, взялся за ручку двери. - У вас магофобия, легкая степень. Всего хорошего.

Агата сидела на кухне над чашкой чая. Игрис остановился в дверях.

Он так надеялся, что они уедут. Что Агата усовестится, или испугается, или не захочет смотреть ему в глаза; ничего подобного. Она обернулась, хлопнула моментально увлажнившимися ресницами и прерывисто вздохнула.

Если бы похоть, обреченно подумал Игрис. Можно было бы понять… и даже испытать мужскую гордость. Наверное. Но ведь не похоть и тем более не любовь - милая пухленькая женщина вздыхает и плачет, а в голове у нее вертятся единички и нули. Идет расчет, не в двоичной, конечно, но в какой-то особенной женской системе счисления.

– Приве-ет, Игрис… Мы уж думали, ты не вернешься до праздника…

«Мы уж думали».

– Доброй ночи, - сказал он холодно и удалился в спальню.

В парке Славы играл духовой оркестр.

Был день прощания с летом, солнечный и теплый. В первое воскресенье сентября всегда вспоминали маршала Равелина; Игрис с Еленой познакомились в этот день восемь лет назад.

По огромному парку шли люди, в основном семьями, с детьми. Охапками несли цветы, клали на мрамор к ногам статуй. Двенадцать бронзовых фигур стояли вровень с прохожими, в человеческий рост, без постамента.

Игрис очень любил этот памятник. Двенадцать фигур, каждая в движении, в напряжении, в борьбе. Бронзовые ладони, носы и волосы горели под солнцем - так часто их касались. Несколько лет назад Игрис видел своими глазами, как в вечерних сумерках девчонка лет семнадцати подкралась к памятнику и поцеловала самого юного из героев, Студента, в бронзовые губы…

Ему вспомнились открытый урок Алисии Жёлудь и школьница с дрожащим от волнения голосом. Девчонки влюбляются в мертвых, в бессмертных, овеянных славой. Детский наивный пафос, за которым стоят очень человеческие, искренние побуждения. Что заставляет всех этих людей, взрослых и молодых, приходить в парк Славы не только по праздникам, но и в будни? Или цветы у памятника Равелину на центральной площади? Неписаным законом считается, посетив столицу, обязательно возложить к ногам маршала хоть одну-единственную фиалку…

Елена шла рядом. Он сжимал ладонь жены и думал - не мог не думать - об Алисии Жёлудь. В день Памяти она собирала учеников на школьном дворе, у мемориального знака с барельефом маршала, с именами Двенадцати. Теперь там увядают цветы, предназначенные учительнице, а сама она лежит в цинковом ящике и ждет отправки в Верхний Крот.

«У Алисии не осталось здесь родственников, - сказала директриса школы, - но мы напишем официальное письмо. Мы хотим похоронить ее в нашем поселке, чтобы ученики могли носить цветы на могилу».

– О чем ты думаешь? - тихо спросила Елена. - Такое впечатление, что ты ничего вокруг не видишь.

– Я? Извини.

– Это правда, что все доказательства против пожилой женщины базируются только на экспертизах этого… Алистана Каменный Берег? Мага-убийцы?

– Погоди. О чем ты?

– Так называемое дело Болотной Карги.

– Откуда ты…

– Из газет, Игрис, из Интернета, еще вчера была большая аналитическая программа. У нас в салоне только об этом все и говорят. Как так может быть, что убийца не задержан? Что он до сих пор на свободе?

– Жена, - сказал Игрис. - Я так долго тебя не видел. Неужели у нас нет других тем?

Они молча прошли мимо памятника Двенадцати. Впереди, в конце аллеи, их ждал маршал Равелин на постаменте - фигура из белого мрамора, не такая большая, как на площади. Тот маршал, юный и монументальный, высился, подняв для приветствия руки. Этот, в парке, больше походил на человека: немолодой, длинноволосый, он стоял, чуть подавшись вперед, вскинув подбородок, будто пытаясь что-то разглядеть в дальнем конце аллеи. За его спиной трепетали флаги - не то шлейф, не то крылья.