Василий Кузьмин - Темный маг Страница 11

— Священники не так говорят… Они его демоном называют — и про города говорили, что он сначала жителей обманул, а потом, когда им глаза посланцы света раскрыли, всех здесь и уничтожил. Но я больше вам верю, дядя Горислав, — жаль мне сильно Мастера этого.

— А я, что такое доверие людям внушаю, а? Не знал, не знал…

— Да просто вы мне пока только правду говорили… А светлые…

— Где ж это ты, мой юный друг, успел пообщаться со "светлыми"? Или тут помимо меня с Зармоком, еще бригада светлых магов, да группа рыцарей поддержки ошивается?

— Опять шутите, да?! Рыцарей здесь отродясь не бывало! А насчет светлых…. Мать вам ведь уже сказала, да?.. Про отца… Десятник он был — из егерского полка. Туда многих, говорят, из наших земель набирали. А как первый раз вернулся, так мать в жены и взял. Над сиротой, видите ли, сжалился! Про то, что ее отца с матерью, моих значится деда с бабкой, сами же светлые и повесили за якобы пособничество врагу, никто тогда и не вспомнил…

— Пособничество врагу?

— Раненого они подобрали — в лесу неподалеку от деревни. Человек он был, а про то, за кого воевал, на лбу не написано. Три дня его выхаживали, пока он без сознания был. Ну, а на четвертый патруль армии совета приехал. Тогда им досталось, говорили, сильно — вот они злые и были. Как выяснили, что раненный есть сразу пошли смотреть — по одежде так или по оружию, не знаю, поняли, что темный и на месте его беспомощного и прирезали. Мать говорила, что дед вспылил и в лоб их и спросил, что же за звери они такие, что раненых прямо в постели режут… Тут-то его в пособничестве и обвинили. Ну, и повесили вместе с женой, значится. Хорошо хоть солдат там один добрый попался, убедил десятника, что дочь их — моя мать, значится, вроде как и ни при чем и трогать ее не надо. Так и оставили. Солдат этот потом сам десятником стал. Как война поутихла, он вернулся и сироту в жены взял. Только не сжились они. Мать у меня добрая… слишком. Ей, что своих, что чужих — всех жалко. А отец… он твердый был, как камень — верил, что мира и счастья нигде не будет, пока всех ваших не перебьют: от детей до стариков. Но мать в этом убедить так и не сумел. А потом плюнул на все и ушел добровольцем в Седьмую армию. Два года назад это было…

— Седьмая армия… Третий пехотный полк…

— Да… А откуда вы это знаете, дядя Горислав, а?

Жаль парня… Очень жаль. К сожалению, я прав оказался. Смерть отца — это больно. Я не заговариваюсь, нет, — просто его отец действительно мертв. Теперь я вспомнил, кого напоминает мне Данька. Я видел этого человека лишь мельком, но запомнить успел. Этот десятник заставил свой взвод до последнего бойца сдерживать наступление нашей тяжелой пехоты. Жалкие три минуты — но потери в тысячи и тысячи наших бойцов. Нет — такое сложно забыть. Хотя для воина он все же поступил достойно.

— Да так… я много чего знаю. Прости, что заставил тебя об этом говорить, Даниил. Я тебе действительно сочувствую… ты ведь, наверное еще что-то хотел спросить, да?

Ну, да… Вот, к примеру, дядя Горислав, пока я опять не забыл спросить, скажите, не мучайте уж: что же это за зверь такой "ушастик плюгавый, в зеленый цвет покрашенный"? Или это у вас, у магов самое страшное оскорбление?

— А свет его знает… Я Данька с кем на своем веку только не общался: и с орками в том числе.

А… проняло! Не любят здесь орков — и, поди, их пойми, за что не любят. Темных вообще вроде и не боятся — а вот орков… Предрассудки, чтоб их! Ну, а так я вроде сказал, словно с орками чуть-чуть случайно сталкивался. Про то, что я оркам больше, чем людям верю, пока лучше умолчать — информацию надо усваивать постепенно.

— В общем, если орочий язык взять, да то, как они эльфов называют, дословно перевести, как раз "ушастик маленький плюгавенький, в зеленый цвет покрашенный" и получится. Только не спрашивай, пожалуйста, почему "в зеленый цвет покрашенный" — орки и сами не знают…

В паре метров от охранного круга из кустов, где-то за моим правым плечом доносится подозрительный шорох. Я пару секунд пытаюсь разглядеть незваного слушателя, а затем перевожу непонимающий взгляд на Даньку, почему-то враз побледневшего.

— Там… там… Дядя Горислав, вы лучше посох приготовьте, да чем-нибудь в кусты швырните, на всякий случай…

— Не понял. Нет, правда, ничего не понял. Ты, Даниил словами объясни — что там такое шуршит по-твоему. А не то сейчас ведь швырну… что-нибудь — тебя например. Я же могущественный и коварный маг — это меня все должны бояться, а не зверюшку какую-нибудь.

— Зверюшку! Вы за кого меня держите, дядя Горислав! Меня никаким зверем не напугаешь! А вот оборотень, что Зармоковых воев, как цыплят таскает — дело другое Говорят чудище из чудищ! Глаза с плошку, огнем горят — морда такая жуткая, что увидишь — поседеешь, когти в полметра длиной, да еще и клыки из пасти выпирают…

— Оборотень. Жуткий, страшный… Ну, насмешил, Данька… Да разве Зармок твой у себя во владения какого-то колдуна-перевертыша потерпит! Да и не сможет колдун с хорошо снаряженными воями справиться. С таким оснащением Гобрать с командой и паре десятков перевертышей наподдать смогли бы. Поверь моему опыту, все это скорее всего пустые слухи — вероятнее уж Зармок сам все это выдумал, чтоб не таскались к его замку всякие, вроде нас с тобой. А даже, если какой оборотень и забрел, и выжить сподобился — так ему барьер не пересечь ни в жизнь. В звериной форме он не сильно опаснее обычного зверя, да и в человеческой, каким бы колдуном он не был, пожалуй, ему мою волшбу не пересилить. Так что сиди спокойно и не мучайся.

Ну, да, мудрый маг наставляет невежественного суеверного паренька — прямо сцена из светлой баллады! Видно, все еще действие волшбы не прошло — совсем с головой плохо. Думать надо было, а потом действовать. А я, пока допер с чего это у Даньки глаза вдруг с блюдца стали, пока посох схватил… В общем когда эта махина Даньку перемахнула, да на меня приземлилась, я только на волшбу настроился. Надо ж было так ошибиться!..

Нет, ну в самом деле, давно я так не ошибался… В последний момент "Секач" в сторону отвел — он там куст какой-то в щепу искромсал. Оборотень, впрочем, этого не заметил даже, не до того — когтями уже плащ порвал, до рубашки добирается — до чистой рубашки, заметьте. Клыки лоб и щеки царапают — теперь вот лечиться придется. Нет, пора с таким обращением завязывать — тем более, что хуже всего, мне теперь, похоже умываться не надо — все лицо мне вылизала!

— Хватит, хватит! Я тоже очень соскучился — но это слишком!.. Вэй! А, ну брысь! Не маленькая уже — лизаться, да еще при посторонних.

Оборотень не хотя отодвигается назад, оставляя сильно помятого меня в покое. Вместо этого, она хищно сверкает глазами на замершего уже не от ужаса, а от удивления Даньку. Наскоро вытерев лицо краем плаща, я, наконец, возвращаюсь в сидячее положение, готовясь давать и получать объяснения. Давать — Даньке, получать — от этой чересчур бодрой покойницы!