Генри Олди - Цена денег Страница 11

Подозрительность швырнула в Освальда странной догадкой.

– Погоди! Ты в возрасте, ты на склоне лет… А говорил: подают здесь скупо…

– Говорил. И сейчас скажу: скупо. Одежонку, хлебца – еще да, а монетки – не допросишься. Бывало, стоишь, плачешься, а душа леденеет: до вечера не наберешь, завтра, глядишь, не подымешься!

– Так как же ты дожил до своих лет?!

– А кто вам сказал, господин хороший, что я местный? Из Виллалара я, бродячий музыкант. В позапрошлом году забрел сюда, и остался. Ну, вы сами знаете, как это делается… Только не спрашивайте, чего я в магистрат за работой не пошел. Пошел, да не нашел. Не нужны им музыканты. Пришлось шляпу снимать, на углу. А вы подойдете, вы человек цепкий, с хваткой…

Нагой, иссохший мертвец смотрел им вслед, провожая до конца переулка. В глубоких провалах глазниц уже копились снежинки.

Белые, ажурные.

Мертвец знал, что утром нищий отведет Освальда в магистрат. Потом нищий зайдет в канцелярию, где получит расписку: выдать от городской казны бывшему волынщику Феликсу Озиандеру вознаграждение в размере полутора лет. За услуги, оцененные по достоинству.

Мертвые, они все знают.

Только молчат.

– Вы задержались! – сварливым тоном объявил Мориц ван Хемеарт.

От милейшего сукновала, готового ночь напролет развлекать гостя с кубком глинтвейна в руках, не осталось и следа. Член городского совета сидел перед Освальдом, и надо заметить, в его влиятельности мог усомниться только безумец.

– Мы ждали вас позавчера. В крайнем случае, вчера. Нельзя так много пить и шляться по девкам, это ужасно вредно для здоровья. А для репутации просто губительно. Человек в вашем положении должен понимать: репутация – последний товар, который у него остался. И не растрачивать этот товар попусту.

Маленький кулачок пристукнул по столу, украшенному резьбой в мавританском стиле. Освальд молча стоял перед рассерженным сукновалом, слушая выговор. В его положении… Одно было известно с точностью приговора: в его положении не обижаются. Выходит, ждали. Что из этого следует? Выводы утешали плохо. Но Мориц внезапно смягчился. Перестал стучать, вытер лоб клетчатым платком. Обвел взглядом коллег: содержателя гостиницы гере Троствейка и карлика-ювелира, чье имя было Освальду неизвестно по сей день. Маленький городок, куда ни ткни, хоть в магистрат – угодишь в знакомца.

Ткни, приятель! – кулаком, ножом, копьем…

Если бы это вернуло растраченную жизнь, Освальд задушил бы всех троих. Мирный, слегка трусоватый поверенный, он вытряс бы из каждого по отдельности и из всех вместе свои апрели и октябри, зимы и лета, ночи и дни, восходы и закаты. Но идти на эшафот, зная, что порыв растрачен зря, как и репутация, последний товар обреченного…

Смертник готовился продать репутацию подороже.

– Ладно, оставим упреки. Гере Троствейк, вы хотите что-то добавить?

– Мой милый Мориц, полно! Зачем вы браните нашего дорогого гере ван дер Гроота? В отличие от нас, здесь собравшихся, он молод, а молодость ничто иное, как дар Господа! – нос защитника шмыгнул, принюхиваясь: видимо, желал ощутить Господни эманации в полной мере. – Правда, дар сей преходящ и буен, но достаточно выждать, и из вчерашнего кутилы может получиться добрый семьянин и превосходный работник. Не правда ли, Освальд, дружище?

Дружище Освальд кивнул. Правда.

Мало-помалу становилось ясно, на какие шиши живет хозяин «Приюта добродетели», пустой гостиницы в городе, где очень мало приезжих. И поэтому каждый гость на вес золота, – или, лучше сказать, на вес сотни лет жизни. Сейчас что-то предложат. Скажут: продай душу. Скажут: брось образок Девы Марии на пол и наступи сапогом. Стань палачом, наш дурак запил и теперь некому цедить кровь из невинных младенцев. Иди чистить выгребные ямы руками. Ведь нищий музыкант почему-то не согласился на предложение магистрата. Отказался, пошел на улицу клянчить подаяние. Где гарантия, что моя совесть более податлива?

Господи Боже, сколько им лет?! Рассуждают о молодости…

Тощий, длинный сукновал выбрался из-за стола, сложившись циркулем. Прошелся по комнате. Остановился у напольных часов с самодвижущимися фигурками, наподобие тех, что были изготовлены знаменитым Якобом Маркартом по заказу императора Рудольфа II в подарок турецкому султану. Подтянул гирю, словно запуская маятник впервые от сотворения мира:

– Вы правы, гере Троствейк. Я погорячился. Итак, Освальд (вы позволите называть вас так?), магистрат вольного города Гульденберга в нашем лице намерен предложить вам работу. Должность, замечу, почетная и доходная. Если вы согласитесь, то сумеете в течение двух-трех лет полностью восстановить растраченную вами казну, отведенную при рождении, а также обеспечить вполне безбедное существование в дальнейшем. Сумма последующих накоплений будет зависеть исключительно от вашей расторопности и деловой сметки. Поверьте, мы не скупцы. А род ваших занятий предполагает ответную щедрость со стороны работодателей.

– Гере ван Хемеарт, вы забегаете вперед, – вмешался ювелир. Макушка его едва торчала над столом, напоминая яйцо. Парик или головной убор карлик почему-то носить не желал. – Сперва надо бы объяснить, какую именно должность мы предлагаем этому молодому человеку.

– Разумеется, гере Эммозер. Сегодня я на удивление рассеян. Итак, наш юный друг, мы хотели бы предложить вам должность…

Ну! Ну же!

Капли холодного пота сползли вниз по хребту.

– …стряпчего при магистрате. Разъездного стряпчего. Если угодно, можете по-прежнему считать себя поверенным. Только при городском совете Гульденберга, а не при банкирском доме ваших прежних хозяев…

Сухой голос шуршал песком. Дитя набирает полную горсть, и песчинки струятся между пальцами. Но в интонациях Морица крылся намек на живительную влагу: смочи песок, и лепи чудесные куличики. Так не бывает. Это очередной бесплатный сыр из мышеловки. Или ты все-таки счастливчик, Освальд ван дер Гроот? Соглашайся, не раздумывая! Да, но почему отказался нищий?! Старичок говорил: «Не нужны им музыканты. А вы подойдете, вы человек цепкий, с хваткой…» Дева Мария, хвала тебе! Оказывается, все проще простого: им нужны деловые люди, а душу можно оставить при себе, кому она нужна, твоя душа!..

Впрочем, подозрительность давала себя знать. Один раз Освальд уже утратил ее, матушку-подозрительность, и чем дело кончилось?

– Предложение заманчивое. Стоит подумать.

Он приблизился к окну и, спиной к троице советников, оперся о подоконник. Это была замечательная спина. Опытная, уверенная. Сразу объявляла во всеуслышание: думали, я загнан в угол? Готов ноги мыть и воду пить? Нет, братцы, мы еще поторгуемся! Небу тошно станет!