Элеонора Раткевич - Рукоять меча Страница 11

– Ты можешь оставить ее себе, – возразил было незнакомец, но Кэссин покачал головой.

– Вы ведь мне за рассказ заплатили, – понурив голову, ответил он. – А книга, получается, мне задаром досталась. Как-то негоже… вот если бы можно было еще какую-нибудь книгу почитать! – не удержался Кэссин. – Только почитать, и все…

– Отчего же нет, – усмехнулся незнакомец. – Ты ведь не порвешь ее, не потеряешь…

При мысли о том, что он и в самом деле мог бы ненароком испортить или потерять красивую и дорогую книгу, к лицу Кэссина прихлынула кровь.

– Да мне бы что-нибудь старенькое, затрепанное, – взмолился Кэссин, – чего вам не жалко!

– Найдется и такое, – доброжелательно ответил незнакомец.

Выволочку Кэссин все-таки получил, только не от Гвоздя, а от Покойника. На правах поручителя, который и привел Помело к побегайцам, Покойник весь вечер ворчал, что если кто не умеет попрошайничать, то и не должен: ремесло это не из легких, обучиться ему не всякому под силу, а позорить столь великое искусство столь жалостными попытками не следует – попрошайничать полагается, не теряя чувства собственного достоинства и уважения к своему мастерству. Кэссин слушал его вполуха: новая книга, которую он еще не видел, уже завладела его воображением. От сладости предвкушения мутилось в голове, руки уже почти ощущали приятную тяжесть книги, пальцы перелистывали воображаемые страницы…

Книга не обманула ожиданий Кэссина. Она была очень старой, затрепанной, на ее страницах кое-где даже виднелись жирные пятна.

– По-моему, там кое-где страниц не хватает, – предупредил Кэссина незнакомец, вручая ему обещанную книгу.

– Это ничего, – выдохнул Кэссин, оглаживая обложку почти томным, рассеянно-сосредоточенным взглядом.

На сей раз Кэссин твердо решил окончить чтение, едва лишь портовый сторож прокричит полночь, и данное себе слово сдержал. На следующий вечер он тоже дал себе зарок не засиживаться до утра, что бы днем не клевать носом. Так что лишь на третий вечер Кэссин выяснил, что в книге нет недостающих страниц. Книга была хоть и затрепанная, но не настолько, как ему показалось на первый взгляд, а оборванные страницы чья-то заботливая рука аккуратно подклеила полосами исписанной бумаги.

Не будь у Кэссина привычки прочитывать любой клочок бумаги, на котором хоть что-то написано… Но еще в лавке своего дядюшки, где он часами только тем и занимался, что делал коробочки из разного бумажного хлама, он развлекался единственно чтением всего, что под руку попадет. Четырежды прочитав книгу подряд и неведомо сколько раз вылизав взглядом наиболее полюбившиеся ему истории, изучив их до последнего слова и вызубрив на всю жизнь, Кэссин приступил к тем полоскам бумаги, что не давали книге разлететься по листику. Всего во второй раз в жизни он держал в руках книгу и попросту не мог заставить себя отдать ее, пока не прочтет всю целиком. Если бы на последней странице содержалась приписка «Кэссин, ты дурак», он и ту прочел бы с не меньшим благоговением.

Смысл текста на бумажных полосках был темен. Поодиночке они и вовсе, казалось, не имели смысла. Кэссин читал их подряд и вразбивку, пытаясь сообразить, какой отрывок следует за тем, что у него перед глазами, а какой его предваряет. Незнакомец не требовал свою книгу обратно, и Кэссин пользовался этим. Он постоянно страшился, что в один далеко не прекрасный миг щедрый слушатель вспомнит о книге, и ее придется вернуть прежде, чем Кэссин поймет, что же означает странный обрывочный текст на узких бумажных полосках. И потому, едва лишь наступал вечер и побегайцы устраивались на отдых, Кэссин вынимал заветный томик и торопливо погружался в чтение.

Он честно пытался избавиться от наваждения – книгу все же придется когда-нибудь отдать – и потратил часть своей дневной доли в книжном ряду Нижнего рынка. Книги там продавались по большей части такие, которые никто не хотел покупать, старые, сильно подержанные, а то и вовсе истрепанные, а если среди них ненароком попадались и новые, то уж настолько скверного качества, что прочитать их было бы делом чести для мага средних достоинств, ибо только при помощи зрения, не полагаясь на магию, их не смог бы прочесть даже печатник, выпустивший в свет это чудовищное поношение своего ремесла. То были последние оттиски с печатных деревянных досок: знаки почти все посбиты в той или иной части, комочки присохшей туши втиснуты там и сям, бумага скверная, печать размытая – словом, бросовый товар. Резьба на досках стерлась – не то что текст, но даже и картинки мудрено разобрать. Они могли изображать все что угодно, и при малейшем участии воображения можно было одну и ту же картинку принять за портрет благородной дамы, карту Ближнего Приграничья, ушастую морду породистой собаки, Заоблачный Замок или схему расположения внутренностей коровы, начертанную для учеников сельского знахаря.

Короче говоря, книги, продаваемые на Нижнем рынке, годились в растопку просто замечательно. К тому же Кэссин ухитрился поторговаться, так что потратил самую малость. И все же столь малая трата не укрылась от бдительного ока Гвоздя.

– Ты, Помело, и впрямь без ума живешь, – цедил сквозь зубы Гвоздь. – Тебе сейчас надо денежки копить на вступление в гильдию, а ты тратишься на всякую дрянь. Неужто не начитался? Вот вступишь в гильдию, тогда и читай, что душе угодно, хоть надписи на ребре монеты. А до той поры и гроша ломаного на чтиво свое тратить не смей.

Присутствовавший при разносе Покойник разразился рваным хохотом, и даже Кэссин не сдержал улыбки. Насчет знаков на монетном ребре ехидный Гвоздь ввернул куда как удачно. Знак на ребре монеты не может прочесть никто. Когда прадед нынешнего короля Югиты лишил своих вассалов права чеканить монету, поначалу подчиниться не пожелал никто, и по всей стране заходили серебряные и медные кружочки и квадратики с лицом короля, но отчеканенные не на Монетном Дворе, а где ни попадя – ясное дело, серебра в них было куда меньше, чем в настоящих королевских, а медные монетки мог переломить даже ребенок. Король быстро нашел выход из положения, и ребро монеты украсилось магическим знаком: каждый видит явственно, что знак там есть, но никто не может ни постичь смысл знака, ни хотя бы сказать с уверенностью, на что этот знак похож. С тех пор монеты с профилем курносого человека со шрамом на левой щеке ценились высоко во всех странах: не было ни малейшей надобности взвешивать монету, капать на нее кислотой, надкусывать или проверять по звону. Если можно прочесть знак на ее ребре, если два человека видят его одинаковым – значит монета фальшивая. Если нет – все в порядке. Прочесть знак было невозможно, и никто и не пытался его прочесть, кроме буйных сумасшедших. Если иные способы обуздать буйство не срабатывали, сумасшедшему давали в руки монетку, и до прихода мага-целителя он тихонько мурлыкал в уголке, вертя монету так и эдак, поднося ее к глазам, нюхая, облизывая и не причиняя более никакого вреда окружающим. Именно этот намек и содержала шуточка Гвоздя.