Александр Бруссуев - Не от мира сего-3 Страница 11

Он и не замечал, что в нескольких десятках шагов от него стоял точно так же, подняв глаза к звездам, наследный английский принц Вильгельм. А еще дальше — Чурила Пленкович, зрачки которого почему-то отсвечивали красным светом. И они не замечали рядом с собой никого. Только Стефан, только Вильгельм, только Чурила и Господь, единственный Творец всего сущего.

Где-то у кромки леса бесшумно возникли, развернувшись в треугольник, три огня. Они некоторое время совершенно неподвижно висели на одном месте, потом резко сместились вбок и опять зависли. Стефану уже доводилось видеть подобные явления, объяснить природу которых не мог никто. Ну да ладно, они тоже вписываются в гармонию небесных сфер. Красота. К тому же огни, вдруг, рванулись прочь на сумасшедшей скорости, слились в один, а потом и вовсе пропали.

Стефан вздохнул полной грудью и пошел к месту своего ночлега. Господь и на этот раз промолчал, не проронив ни единого слова. Что же, прошли времена, когда Слово божье исходило от Творца.

Занимаясь поисками Артура, в голове хунгара возникало много мыслей, большинство из которых сами собой облекались в форму вопросов. Он не мог понять, почему существовало такое отличие в обозначении Вседержителя даже в их небольшом мире. Почему Jumala[14] среди жителей английских островов — god? А звучание этого слова вполне схоже с другим: «гад». На языке рунического санскрита gad — это «рассказывать, говорить». На берегах Ладоги пришлый народ вообще истово вещает «бог», а «гад» для них — это змея, ну, или Змей, в том числе искуситель. Удивительно: в эдемских садах Змей-искуситель, он же «Гад» — сладкими речами (совсем по санскриту) убеждает Еву, ну и, соответственно, Адама, слопать яблочки. Те едят, подмигивая друг другу — и, вдруг, замечают, что они наги[15]. Вот и открылись глаза, вот и наступила новая ступень развития, результатом которой и стали все мы, люди. Так гад ли дал эти яблоки познания, или, быть может, god? Кто же тогда изгнал их из райских кущ? Дюк помнил, что в далекой Ливонии на гербе одного из городов — два соединенных между собой яблока[16]. Имеют ли они какое отношение к Библейскому сюжету? Вопросы есть, кто ответит на них?

Стефан подошел к костру, возле которого уже расположились двое его товарищей по выпавшей доле.

— Почему считается, что в аду всегда горит огонь, от которого должно быть светло? — спросил он, впрочем, ни к кому определенно не обращаясь.

Вильгельм переглянулся с Чурилой, тот пожал плечами, но никто не произнес ни слова в ответ.

— Мы ищем спасения от нечисти, разжигая огонь, мы ставим свечки с огнем перед образами, мы очищаемся огнем, прыгая через него в ночь Купалы. Так почему же огонь может быть адским? Или все огни разные?

— Эк, тебя накрыло! — восхитился Чурила. — Ночь, подобная нынешней, вызывает на откровения.

— Я бы добавил: древняя Вагрия, где мы сейчас сидим — тоже. Да и вся эта Мекленбургия, — добавил Вильгельм.

Стефан знал, что так называется земля в окрестностях Любека, но промолчал. Чурила этого не знал, но тоже не стал как-то комментировать.

Огонь потрескивал сучьями, нисколько не увязываясь с адом, наоборот — с теплом, светом, уютом и покоем. Звезды безмолвно перемигивались между собой, темнота вокруг не издавала ни звука — в такие мгновения хочется жить долго и счастливо. Но нельзя.

— А поехали со мною, я вас со своими собаками познакомлю, — вдруг, сказал Вильгельм. — Тягостно мне как-то одному возвращаться, потерял своих людей — вина на мне.

— А что ты вообще тут делал? — поинтересовался Чурила.

— Так в том-то и дело, что ничего, — поморщился принц. — Блажь нашла, вот и приехал.

— Нет, так не бывает, — не согласился Пленкович. — Причина всегда должна быть.

— Причину не всегда хочется называть, — добавил Стефан.

Вильгельм отвернулся куда-то в сторону, поворошил уголья в костре, а потом сказал:

— Да, все так, повод был, но он не сработал.

И сразу, словно боясь упустить момент, добавил:

— Вы в ведьм верите?

— Главное то, что они в нас верят, — загадочно произнес Чурила.

— Ведьмы — это так, популярная механика сил природы, — изрек Стефан и тоже поворошил палкой угли в костре. К черному небу поднялся сноп искр.

— Когда я сделался рыцарем, — начал Вильгельм. — То все эти дела: честь, порядочность, мужество для меня стали важными. Но самым важным, почему-то стала вольность. Из всех рыцарских доблестей самой доблестной. Вот у тебя, рыцарь Стефан, главное качество, вероятно — отвага. А ты, Чурила, хотелось бы мне знать, что для себя в приоритет поставишь?

— Щедрость, — усмехнулся Пленкович. — Но мне в рыцари нельзя. Я сам по себе.

Вопрос принца был несколько нетактичным. Это понял и Стефан, да и сам Вильгельм с некоторым опозданием осознал. Чурила не мог сделаться ritari[17]. Дело тут не в том, достоин, либо — нет. Рыцарем мог стать только человек. Отец же его был метелиляйненом, мать — вообще из змеедев. Святогор и Пленка — самые счастливые люди на свете, потому что умерли в один день, потому что и сейчас, спустя много лет на глаза сына наворачивались слезы при воспоминании о своих родителях[18]. Он не был на их похоронах, но не проходило ни одного дня, чтобы Чурила мысленно не обращался к отцу и особенно — к матери.

Англичанин прокашлялся, чтобы прервать некую неловкую паузу, возникшую у костра.

— Да нет, я не имел в виду, что рыцари — это uber alles, что все прочие — менее достойны, — продолжил он. — Вот для меня рыцарство было в том, что хожу, куда хочу, делаю — что пожелаю. Не безобразничаю, конечно, но без всяких ограничений. Опасности для меня были несерьезны, потому что я был убежден: со мной ничего случиться не может. Близкие мои беспокоились и не без оснований. Сами понимаете — с единственным законным сыном короля может случиться всякое: случайное и нет. Во всяком случае, мой дядюшка, Вильгельм Клитон, не был бы очень опечален, если бы ему рассказали о несчастном случае со мной: произошедшем, либо готовящемся произойти в будущем.

Вильгельм знал, что церковь легализовала для своей защиты целое войско, святую инквизицию. Или, правильнее, не для защиты, а нападения. Инквизиторы боролись лихо, блюдя чистоту веры, выкорчевывая прежние знания. Следовательно, некоторые из них и обладали этими знаниями в производственных, так сказать, целях. Вот с одним таким воителем довелось юному принцу пересечься.

Тот любил говорить: «Вся наша древняя история — не больше, чем общепризнанный вымысел.[19] Мы гоняемся за ведьмами не для того, чтобы очистить Веру, а для того, чтобы эту Веру себе подчинить».