Джон Толкиен - Толкиен - Две твердыни Страница 11

— Мало ли кого притянет наш костер, не орков, может статься, и не хоббитов, — сказал Арагорн. — Мы ведь неподалеку от горных проходов предателя Сарумана. И на опушке Фангорна, где лучше, как говорится, веточки не трогать.

— Подумаешь, а мустангримцы вчера большой огонь развели, — сказал Гимли. — Они не то что веточки, деревья рубили, сам видишь. Сделали свое дело, переночевали здесь же, и хоть бы что.

— Во-первых, их было много, — отвечал Арагорн. — Во-вторых, что им гнев Фангорна, они здесь редко бывают, и в глубине леса им делать нечего. А нам, чего доброго, надо будет углубиться в Лес. Так что поосторожнее! Деревья не трогайте!

— Деревья и незачем трогать, — сказал Гимли. — Конники их и так тронули, вон сколько лапника кругом валяется, да и хвороста хоть отбавляй.

Он пошел собирать хворост и лапник и занялся костром; но Арагорн сидел безмолвно и неподвижно, прислонившись к мощному стволу, и Леголас стоял посреди прогалины, наклонившись и вглядываясь в лесную темень, будто слушал дальние голоса.

Гном понемногу развел костер, и все трое обсели его, как бы заслоняя от лишних взглядов. Леголас поднял глаза и посмотрел на охранявшие их ветви.

— Взгляните! — воскликнул он. — Дерево радуется теплу!

Может быть, их обманула пляска теней, однако всем троим показалось, что нижние, тяжкие ветви пригнулись к огню, а верхние заглядывали в костер; иссохшие бурые листья терлись друг о друга, будто стосковавшись по теплу.

Внезапно и воочию, как бы напоказ, была им явлена безмерная, чуждая и таинственная жизнь темного, неизведанного Леса. Наконец Леголас прервал молчание.

— Помнится, Келеборн остерегал нас против Фангорна, — сказал он. — Как думаешь, Арагорн, почему? И Боромир тоже — что за россказни слышал он про этот Лес?

— Я и сам наслышался о нем разного — и от гондорцев, и от других, — отвечал Арагорн, — но, когда бы не Келеборн, я бы по-прежнему считал эти россказни выдумками от невежества. Я-то как раз хогел спросить у тебя, есть ли в них толика правды. Но коль это неведомо лесному эльфу, что взять с человека?

— Ты странствовал по свету больше моего, — возразил Леголас. — А у нас в Лихолесье о Фангорне ничего не рассказывают, вот только песни поют про онодримов, по-вашему онтов, что обитали здесь давным-давно — ведь Фангорн древнее даже эльфийских преданий.

— Да, это очень древний Лес, — подтвердил Арагорн, — такой же древний, как Вековечный у Могильников, только этот вдесятеро больше. Элронд говорил, что они общего корня: останки могучей лесной крепи Предначальных Времен — тех лесов без конца и края, по которым бродили Перворожденные, когда люди еще не пробудились к жизни. Однако есть у Фангорна и собственная тайна. А что это за тайна, не знаю.

— Я так и знать не желаю, — сказал Гимли. — Пусть Лес не тревожится за свои тайны, мне они ни к чему.

Кинули жребий, кому оставаться на часах: первым выпал черед Гимли. Остальные двое улеглись, и сон мгновенно оцепенил их; однако Арагорн успел проговорить:

— Гимли! Не забудь — здесь нельзя рубить ни сука, ни ветки. И за валежником далеко не отходи, пусть уж лучше костер погаснет. Чуть что — буди меня!

И уснул как убитый. Леголас покоился рядом с ним: сложив на груди легкие руки, лежал с открытыми глазами, в которых дремотные видения мешались с ночной полуявью, ибо так спят эльфы. Гимли сгорбился у костра, задумчиво поводя пальцем вдоль острия секиры. Лишь шелест дерева нарушал безмолвие.

Вдруг Гимли поднял голову и в дальнем отблеске костра увидел сутулого старика, укутанного в плащ; он опирался на посох, шляпа с широкими обвислыми полями скрывала его лицо. Гимли вскочил на ноги, потеряв от изумления дар речи, хотя ему сразу подумалось, что они попали в лапы к Саруману. Арагорн с Леголасом приподнялись, пробужденные его резким движением, и разглядывали ночного пришельца. Старик стоял молча и неподвижно.

— Подходи без опаски, отче, — выпрямившись, обратился к нему Арагорн. — Если озяб, погреешься у костра.

Он шагнул вперед, но старец исчез, как провалился. Нигде поблизости его не оказалось, а искать дальше они не рискнули. Луна зашла; костер едва теплился.

— Кони! Наши кони! — вдруг воскликнул Леголас.

А коней и след простыл. Они сорвались с привязи и умчались неведомо куда. Все трое стояли молча, бессильно опустив руки, ошеломленные новой зловещей бедой. До единственных здешних соратников, ристанийских витязей, сразу стало далеко-далеко: за опушками Фангорна простиралась, лига за лигой, необъятная и тревожная степь. Откуда-то из ночного мрака до них словно бы донеслись ржанье и лошадиный храп; потом все стихло, и холодный ветер всколыхнул уснувшую листву.

— Ну что ж, ускакали они, — сказал наконец Арагорн. — Ни найти, ни догнать их не в нашей власти: если сами не вернутся, то на нет и суда нет. Отправились мы пешком, и ноги пока остались при нас.

— Ноги! — устало фыркнул Гимли. — Пускать свои ноги в ход — это я пожалуйста, только есть свои ноги не согласен. — Он подкинул хворосту в огонь и опустился рядом.

— Совсем недавно тебя и на лошадь-то было не заманить, — рассмеялся Леголас. — Ты погоди, еще наездником станешь!

— Куда уж мне, упустил свой случай, — отозвался Гимли.

— Если хотите знать, — сказал он, мрачно помолчав, — то это был Саруман, и никто больше. Помните, Эомер как говорил: является, дескать, старец-странник в плаще с капюшоном. Так и говорил. То ли он, Саруман, лошадей спугнул, то ли угнал, ничего теперь не поделаешь. И попомните мое слово, много бед нам готовится!

— Слово твое я попомню, — обещал Арагорн. — Попомню еще и то, что наш старец прикрывался не капюшоном, а шляпой. Но все равно ты, пожалуй что, прав, и теперь нам не будет покоя ни ночью, ни днем. А пока все-таки надо отдохнуть, как бы оно дальше ни вышло. Ты вот что, Гимли, спи давай, а я покараулю. Мне надо немного подумать, высплюсь потом.

Долго тянулась ночь. Леголас сменил Арагорна, Гимли сменил Леголаса, и настало пустое утро. Старец не появлялся, лошади не вернулись.

Глава III

Урукхай

Пин был окован смутной и беспокойной дремой: ему казалось, что он слышит собственный голосок где-то в темных подвалах и зовет: «Фродо, Фродо!» Но Фродо нигде не было, а гнусные рожи орков ухмылялись из мрака, и черные когтистые лапы тянулись со всех сторон. Мерри-то куда же делся?

Пин проснулся, и холодом повеяло ему в лицо. Он лежал на спине. Наступал вечер, небеса тускнели. Он поворочался и обнаружил, что сон не лучше яви, а явь страшнее сна. Он был крепко-накрепко связан по рукам и ногам. Рядом с ним лежал Мерри, лицо серое, голова обмотана грязной кровавой тряпкой. Кругом стояли и сидели орки, и числа им не было.