Джин Вульф - Пыточных дел мастер Страница 11

Изнутри, сколько я ни стучал, не доносилось ни звука.

Пожалуй, ощущение того, что за тобой наблюдают, невозможно описать. Некоторые говорят, что при этом волосы на затылке встают дыбом либо кажется, словно где-то рядом парят в воздухе чьи-то глаза. Но со мной так не бывало ни разу. Было что-то наподобие беспричинного смущения вкупе с чувством, что нельзя оглядываться назад, так как реагировать на призывы беспочвенных предчувствий — глупо… Но оглянуться все же рано или поздно приходится. И я, наконец, оглянулся, испытывая смутное впечатление, будто кто-то вылез из дыры у основания солнечных часов следом за мной.

Однако вместо этого я увидел молодую женщину, закутанную в меха. Она стояла у двери на противоположной стороне двора. Я помахал рукой и поспешно (так как жутко замерз) зашагал к ней. Она тоже двинулась вперед, и мы встретились у дальнего края циферблата. Она спросила, кто я такой и что здесь делаю, и я объяснился как мог. Лицо ее, обрамленное мехом капюшона, было прекрасно, а сам капюшон, и пальто, и подбитые мехом сапожки выглядели мягкими и теплыми, и потому я, говоря с ней, никак не мог забыть, что на мне — заплатанные штаны и рубаха, а ноги перепачканы илом.

Ее звали Валерией.

— У нас нет твоего пса, — сказала она, выслушав меня. — Можешь поискать, если не веришь.

— Нет, я ничего такого не думал. Я только хотел бы вернуться к себе, обратно в Башню Сообразности, не спускаясь снова под землю.

— Ты очень храбрый. Я с детства помню эту дыру, но никогда не отваживалась забраться в нее.

— Можно мне войти? — попросил я. — То есть — туда, в дом.

Она отворила дверь, через которую вышла во двор, и ввела меня в комнату с драпированными стенами и высокими старинными креслами, казалось, так же прочно стоявшими на своих местах, как и статуи в скованном морозом дворе. В камине горел огонек. Мы подошли к камину, и Валерия начала снимать пальто, а я протянул озябшие руки к огню.

— Разве там, под землей, не было холодно?

— Теплее, чем снаружи. Кроме того, я бежал, да и ветра там не было.

— Понимаю. Как странно, что эти туннели ведут сюда, в Атриум Времени…

На вид она была младше меня, но из-за прекрасного платья старинного фасона и темных волос, отбрасывавших тень на лицо, временами казалась старше мастера Палаэмона, обитателя забытого прошлого.

— Как ты сказала? Атриум Времени? Наверное, это — из-за солнечных часов.

— Нет, это часы поставили здесь из-за названия. Ты любишь древние языки? На них есть много красивых высказываний. Вот:

Lux del vitae viam monstrat.

Это значит:

«Луч Нового Солнца освещает путь жизни».

Или:

Felicibus brevis, miseris hora longa.

«Люди ждут счастья долго».

Aspice ut aspiciar…

Я смутился. Пришлось признаться, что я не знаю ни одного языка, кроме того, на котором мы говорим, — да и то не очень.

Прежде чем я ушел, мы проболтали целую стражу — и даже больше. Я узнал, что семья Валерии всегда жила в этих башнях — сначала они ждали в надежде покинуть Урс вместе с автархом той эпохи, а после — просто потому, что ничего, кроме ожидания, им не осталось. Из ее семьи вышли многие кастеляны Цитадели, но последний из них умер много поколений тому назад; семья обеднела, и башни их теперь лежали в руинах. Валерия ни разу не поднималась выше первого этажа.

— Некоторые из башен долговечнее прочих, — сказал я на это. — Вот Башня Ведьм — тоже вся прогнила изнутри…

— А разве такая действительно есть? Няня рассказывала о ней, когда я была маленькой, чтобы попугать, — но я думала, это только сказки… И будто бы есть еще Башня Мук. Всякий, кто попадет в нее, умирает в страшных мучениях.

Я сказал, что последнее — уж наверняка сказки.

— Мне гораздо более сказочными кажутся дни величия наших башен, — ответила Валерия. — Теперь никто из нашей семьи не защищает Содружество с мечом в руке, и наших заложников нет в Кладезе Орхидей…

— Возможно, кого-нибудь из твоих сестер скоро призовут туда.

Мне почему-то не хотелось думать, что Валерия отправится в Кладезь Орхидей сама.

— Все мои сестры — это я сама, — ответила она. — И все братья — тоже.

Старый слуга принес нам чай и мелкое, твердое печенье. Чай — не настоящий, а матэ с севера, каким мы из-за его дешевизны иногда поим пациентов.

— Видишь, — улыбнулась Валерия, — ты нашел здесь тепло и уют. Ты тревожишься о своей собаке, потому что она хрома. Но и пес мог где-нибудь найти гостеприимство! Если его полюбил ты, то может полюбить и кто-нибудь другой! А ты, если полюбил его, полюбишь и другого…

Я согласился, но про себя подумал, что никогда больше не заведу себе собаки. И это оказалось правдой.

Я не видел Трискеля почти неделю. А потом однажды нес в барбикен письмо, и он, хромая, подбежал ко мне. Выучился бегать без четвертой ноги, держа равновесие, как акробат, стоящий на руках на гладкой поверхности шара.

После этого, пока не стаял снег, я видел его раз или два в месяц. Я так и не узнал, кто кормил его и заботился о нем. Но вспоминать о том, что этот кто-то по весне забрал его с собой — быть может, на север, к палаточным городам и сражениям на горных перевалах, — почему-то приятно до сих пор.

Глава 5

Чистильщик картин и прочие

День Святой Катарины для нашей гильдии — величайший из праздников. В этот день мы вспоминаем все, что унаследовали от прошлых времен, в этот день подмастерья становятся мастерами (если вообще становятся ими когда-либо), а ученики — подмастерьями. Описание церемониала я отложу до тех пор, когда представится случай рассказать о моем собственном возвышении; в год же, о котором я пишу сейчас, в год схватки на краю могилы, до подмастерьев возвысились Дротт и Рош, а я стал капитаном учеников.

Вся тяжесть этой должности легла на меня только тогда, когда ритуал почти завершился. Я сидел в разрушенной часовне, наслаждаясь окружавшим меня великолепием, и вдруг (с тем же удовольствием, с каким воспринимал весь церемониал) понял, что по завершении праздника стану старшим над всеми учениками.

Однако постепенно мной овладевало беспокойство. Настроение испортилось прежде, чем я осознал это, а бремя ответственности — согнуло еще до того, как я до конца понял, что оно возложено на меня. Я вспомнил, как трудно было Дротту поддерживать среди нас порядок. Теперь на его месте — я сам, но без его силы и без помощника, сверстника-лейтенанта, каким для него был Рош…

Последние ноты финального гимна смолкли, мастер Гурло с мастером Палаэмоном в шитых золотом масках величаво покинули часовню, и старшие подмастерья подняли на плечи Дротта с Рошем, новоиспеченных подмастерьев (уже путавшихся в висящих на поясах ташках с принадлежностями для фейерверка, который должны были устраивать снаружи). К этому времени я взял себя в руки и даже успел разработать предварительный план действий.