Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов Страница 11

Император колебался недолго. Всего через месяц внял голосу разума и рыку боевых рогов. А еще через месяц вышел указ, что отныне заниматься розыском «вдохов» дозволено каждому гражданину империи. На свой страх и риск. «Вдохи» же соответственно могли как угодно защищать свое желание отправить дух на прогулку отдельно от тела. Чуть позднее слова императорского указа воплотились в создании Гражданской стражи, куда имели право записаться все желающие: и простые искатели приключений, и весьма знатные люди. Главное, никто из них не должен был быть обременен государственной службой. Проще говоря, под этим знаменем с прежних времен и по сей день собираются бездельники. Такие, как я.

Имарр уходит, шелестя складками плаща, широкого, но короткого, а значит, позволяющего во всей красе показать ноги, теперь уже со стороны спины. Провожаю дивное создание взглядом и еще долго смотрю на опустевший коридор.

Пора возвращаться домой. Но пожалуй, сегодня мне не хочется торопиться.

— Раньше никогда не видел первые минуты «выдоха»? — спрашивает из-за правого плеча Герто.

Неопределенно киваю, мимолетно вспоминая пробуждение Либбет.

— Такими бывают девять раз из десяти.

Ничего себе! Что же случается с теми, кому не повезло оказаться рядом?

— Если бы Кана промедлила, парой тел на этом свете стало бы меньше.

Изумленно поворачиваюсь:

— Хочешь сказать, нас могло задеть?

— Не нас. — На лице Герто не вздрагивает ни одна черточка. — Его приятелей.

Да, он прав. Беспомощные, неподвижные, лишенные сознания тела не смогли бы избежать удара стихий.

— Если бы Кана промедлила…

А вот теперь что-то меняется. Прямо у меня на глазах. В вечно отрешенном покое юного лица Герто проступают отблески огня, прежде сокрытого глубоко внутри.

— Если бы она промедлила…

Со стороны может показаться, что юноша потрясенно повторяет одни и те же слова, но я-то вижу: ни о каком душевном волнении не идет и речи. Все совсем наоборот. Все переворачивается с ног на голову, открывая книгу с ответами на все вопросы, но я еще не готов принять обнажившуюся правду, поэтому киваю, поспешно прощаясь, и прохожу мимо, невольно ускоряя шаг.

Домашний дракон, дремлющий в открытых стойлах Крыла попечения, недовольно ворчит, когда я сажусь в скрипучее седло, наверное, столь же старое, как зверь, служащий мне. Вернее, не мне, а дому. Древнему дому Да-Диан, от которого в наступившем веке остались лишь огрызки. Ровно два. Я и Либбет.

Полупрозрачная пленка третьего века сдвигается, и черно-лиловый глаз вопросительно вглядывается в мое лицо до тех пор, пока не получает тихий приказ:

— Домой.

Дракон, переваливаясь с одной пары ног на другую, покидает защитные стенки стойла и недовольно фыркает, когда ветер взъерошивает тонкую, как ветхая бумага, грязно-желтую чешую. Громоздкая туша подо мной делает шаг, другой, а уже на третьем я привычно закутываюсь в плащ, потому что наверху всегда холоднее, чем внизу.

Что помогает неуклюжим с виду зверям чувствовать себя среди облаков, как рыба в воде? Какая сила позволяет призрачным прыгунам из лесов Арраны преодолевать огромные расстояния в мгновение ока? Кто наделил дубравных фей Изумрудного лона способностью превращать пустоту во все, что только можно пожелать? И почему мир, наполненный чудесами, делит свои безграничные возможности лишь с теми, кто отказывается от собственной изначальной природы?

Да, они не теряют человеческий облик. Кто-то даже становится совершеннее, чем был. Если захочет, ведь «выдох» может изменять свое тело. В любую сторону. Но людьми они все же перестают быть. Что происходит там, за «вратами»? Никто никогда не мог ответить. Ходят слухи, что сразу по пробуждении воспоминания еще сохраняются, но до обидного обрывочные, касающиеся лишь самых последних мгновений странного сна. А спустя несколько часов они полностью стираются, и человек, переставший быть человеком, навсегда забывает, где странствовал и что делал во время отсутствия души в этом мире. Впрочем, все остальное «выдох» тоже помнит неважно.

Имена, события, но, как правило, только давние — вот и все, что остается в памяти вернувшегося к жизни. И никаких чувств. Ни по какому поводу. Неудивительно, что рано или поздно новорожденные маги предпочитают покидать родные дома и уходить туда, где смогут обрести новую семью, не пылающую страстями. Вот и Либбет уйдет. Не сегодня и не завтра, конечно, но это все равно случится. А потом я останусь совсем один в мраморно-лиственничных стенах имения Да-Диан. Вот тогда, наверное, и начнется настоящая скука…

Дракон время от времени всхрипывает, словно напоминая хозяину, что уже слишком стар для частых прогулок. Надо будет озаботиться новым ездовым зверем. Вызвать торговца, выбрать яйцо, заняться приручением. На это понадобится не один месяц. И это будет хоть каким-то развлечением. Если я все-таки почувствую вкус к жизни.

А еще можно жениться. Но о поисках супруги следует задумываться уже только после того, как Либбет покинет имение. Так же как и о поисках слуг.

Снег на дворе прибит плотно-плотно, словно толпа усердных работников день напролет возила по нему деревянный каток, и драконьи лапы не проваливаются в белый ковер ни на волосок. Не хрустит, не скрипит под ногами, а на ощупь оказывается совсем гладким. Словно лед, о чем заявляет ладонь, которой я дотрагиваюсь до мерзлого полотна, застилающего камни.

Дракон, дождавшись, когда я отойду на безопасное расстояние, взмахивает крыльями, снимая тонкую стружку инея, а может, и мраморной плитки с так некстати подвернувшейся стены, поднимается в воздух и направляется к своему гнезду на северной башне. Чтобы лечь там, свернувшись громадным клубком, закрыть глаза и смотреть сны, пока хозяйский свисток вновь не призовет на службу.

В прежние времена требовалась дюжина слуг, чтобы содержать одну только ящерицу в чистоте и довольстве, а на весь остальной дом нужна была и вовсе целая армия…

В прежние времена, которые уже не вернутся.

Створки парадной двери распахиваются, открываясь не ровно настолько, чтобы можно было протиснуться, а на всю возможную ширину. Другой дом непременно оказался бы выстужен, подобным образом принимая гостей и хозяев, а в моем от порога до потолка главного входа натянута чуть звенящая завеса теплого воздуха, не позволяющая морозу проникать внутрь. Она щекочет кожу, когда я прохожу сквозь, заодно подсушивая одежду и сбивая крупинки снега с сапог. Полезная и безобидная. Нужно только ненадолго задержать дыхание.

Прилестничный зал загроможден переплетениями нитей, создающими впечатление, что в имении поселился и вознамерился сплести паутину гигантский паук. Радужные и однотонные, разобранные по цветам и смешанные друг с другом, они растянуты прямо в воздухе, за который, видимо, и держатся, потому что креплений нигде не видно. Когда я касаюсь пальцами одной из нитей, она упруго выпрямляется, хотя чуть растрепанные кончики висят совершенно свободно. А в следующий миг приходится уворачиваться от утка, бодро скользящего по шелковой паутине и тянущего за собой двойной шелковый шлейф.