Наталия Ипатова - Волшебные подплечники Страница 11

Септим у окна окаменел, обняв себя за локти.

– Я бы поверил, знаешь ли, если бы мне сказали, что это она. В ней столько энергии! Но отцу было выгодно и полезно считать что это я… Он уже так много об этом сказал, и многие слышали. Он никогда не признает Соланж, это будет ударом для его гордости и планов.

– А сам ты хочешь, чтобы это был ты? В конце концов, от твоего желания многое зависит.

Герои, такие, каким хотел видеть Септима отец, не читают книг. Зачем им тратить время и силы на тысячи чужих жизней, на истории чужих побед? Герои творят собственную жизнь, и вокруг них наматывается пряжа тех, кто вовлечен в их круг. Сами они не наматываются.

– Единица я или ноль?

– Не все так однозначно, между этими двумя еще всяких дробей бесчисленно. Пусть ты уверен, что ты не то, чем считает тебя Гракх Шиповник, но никто не сказал, что ты не что-то иное. Может, быть чем-то иным тебя устроило бы больше?

– Чем?

– Мы говорим об индивидуальности, не так ли? Тебе и выбирать.

– Мне не позволят. Чем больше на тебя взвалено – обязанностей или надежд, неважно! – тем меньше у тебя свободы воли.

– Капля камень точит.

– Такие камни? – Септим рукой показал на неприступную стену, превращавшую Шиповник в крепость.

Комната его в башне была выше стены, но все равно в любых глазах та символизировала замкнутость их клана. Тартан коричневый в зеленую и белую клетку. Все, что внизу, такое пренебрежимо маленькое… Соланж Бедфорд, способная связать за шнурки свои ботинки на толстой подошве, раскрутить их над головой и с упоением лупить ими по головам орчат из соседнего квартала, казалась ему куда счастливее. Из книг, обязательных для чтения, он уже знал, что стремление к личному счастью – цель низших, тех, кто не предназначен великой цели. Те, на кого уповают, себе не принадлежат. Но Септим не был уверен в том, что его желание вернуть все туда, где оно было еще три дня назад – да-да, и Соланж! – характеризуется столь скудно и в столь презираемых терминах.

– Я не раб сигареты, – сказал из темноты старший кузен, – но иногда жалею, что в Шиповнике нельзя курить. В моей жизни есть кое-кто, потерять кого немыслимо. Шиповники не в курсе. Если бы это случилось – я не хочу об этом думать – мне пришлось бы начинать заново, с нуля, все. Учиться жить заново, потому что мой мир рухнет. Ты не знаешь Альбина Мяту? Он однажды потерял всех, и я заметил, что он не стремится кого-либо обретать. Так и не восстановился. Как ты собираешься это разруливать для себя?

– Соланж ходила в библиотеку до меня и без меня. Снова одна походит, ну или кого-нибудь приведет.

– То, что было до никогда не становится таковым же после. Чиненое – не новое, отношений это тоже касается. Я не думаю, что она ничего не заметила, и для нее ничто не изменилось.

– Ты ведь бываешь у них, да?

– Я работаю с ее отцом. Но, сам понимаешь, поговорить мне удобнее с тобой, и остается надеяться, что найдется кто-то, способный правильно поговорить с ней.

– У меня есть идея, – сказал Септим и слегка улыбнулся тьме, выжидающей с интонацией его кузена. – Нет, пока не скажу. Это… в рамках моей индивидуальности, да.

Едва ли это то, чего ожидал его отец. Тем больше интереса попробовать.

Разговор по душам был окончен, Люциус понял это и тьма опустела. Септим безошибочно понял, что остался один. Плечи его школьного джемпера были подбиты пухом, непосвященные сочли бы – лебяжьим: Хлое сказала, что на самом деле он от крылатой лошади. Из букв. Из слов. Из чужих стихов, от которых между лопатками прорезаются крылья. Кажется, пришло время в это поверить.

Из малого количества букв можно составить любое слово, из слов получаются истории. Буквы он способен писать и сам, одну за другой. Он представил себе веснушчатый нос Соланж Бедфорд, разноцветные полоски на ее гетрах, как она говорит, как двигается. Ему хотелось, чтобы она была рядом, и он готов был сделать для этого все, что от него зависело. Он полагал, что к этому готов. Чернильные потеки на стене позади девочки слились в изящную фигуру Хлое, то ли бывшую здесь, то ли проступающую сквозь побелку.

«Дверь в стене, прежде казавшейся монолитом, отворяется, и рыжая девчонка сбегает по двум ступенькам, бросив на прощание: «До завтра!»

11.11.2009