Мервин Пик - Замок Горменгаст Страница 12

– Мы. все… уже… здесь… – сказала Графиня. Хламслив взглянул на дверь и увидел, что поток иссяк. И тогда закрыл дверь.

– Как восхитительно, как восхитительно! – заливался соловьем Хламслив, стоя на цыпочках и размахивая руками как крыльями, словно собирался взлететь. – Как замечательно, как замечательно, что вы, госпожа Графиня, нашли возможным посетить мой дом! Дом такого аскета, как я! Бог видит, какой я аскет! А вы вырвали старого отшельника из его скучных раздумий, ха-ха-ха-ха-ха-ха! И вот вы, как вы выразились, все здесь. Надеюсь, никаких сомнений по этому поводу не возникает? Как мы великолепно проведем время! Мяу-зыкальный вечер и все прочее, ха-ха-ха-ха-ха!

От почти невыносимо высокого тона его смеха в прихожей воцарилась полная тишина. Все кошки, усевшись на задние лапки и высоко подняв головы, внимательно смотрели на Доктора своими круглыми глазами.

– О, о, извините, что я не сразу пригласил вас пройти дальше в дом, – воскликнул Хламслив, – и заставил дожидаться здесь, в прихожей, словно вы какая-нибудь христарадница или калика перехожая с выводком детей, просящая вернуть одному из своих отпрысков, усыхающему от сглаза, человечье обличье? Нет и еще раз нет, и это ясно с первого взгляда всякому, кто имеет глаза. И посему негоже вам пребывать в этой холодной, в этой сырой, в этой зловонной преисподней, которая служит мне прихожей! Да к тому же дождевая вода все еще скатывается с вас водопадами, и… и поэтому… и поэтому, если вы позволите мне проводить вас… – Хламслив взмахнул своей длинной тонкой и изящной рукой; при этом его белая ладонь встрепенулась, как шелковый флаг на ветру. – Я раскрою все двери, зажгу лампы, стряхну со скатерти крошки, подготовлю все к достойному приему… На какое время вы его назначите?

И Хламслив направился к гостиной своей странной походкой, дергая ногами в разные стороны.

Графиня последовала за ним. Слуги уже успели убрать со стола посуду, оставшуюся после ужина, привели комнату в порядок, и она приобрела такой умиротворенный вид, что трудно было поверить, что это та самая комната, в которой Ирма всего лишь час назад вела себя столь предосудительно.

Хламслив широким жестом с грохотом распахнул перед Графиней дверь в столовую. Толчок был столь силен, словно Доктор хотел продемонстрировать, сколь мало его заботит возможность того, что дверь сломается, или слетит с петель, или от сотрясения обвалится штукатурка, или упадет картина со стены – ну и что, подумаешь! Это был его дом, и в своем доме он волен вести себя так, как ему заблагорассудится. Если он подвергает риску разрушения свою собственность – это его личное дело! В честь визита Графини можно позволить себе широкие жесты, а беспокойство о сохранности своего имущества свойственно лишь низким и вульгарным людям.

Графиня прошествовала к центру комнаты и там остановилась. Огляделась, однако не присматриваясь, и непонятно было, увидела ли она все эти длинные лимонно-желтые занавеси, резную мебель, темно-зеленый ковер на полу, столовое серебро в буфете, керамику, бледные обои в серую полоску. Возможно, в эти мгновения она думала о своей спальне, в которой стоял густой запах свечей и царил хаос, наполненный птицами и полутьмой; но лицо у нее при этом ничего особого не выражало.

– Скажите… все… ваши… комнаты… похожи… на… эту? – пробормотала Графиня, усаживаясь в кресло.

– Ну, дайте подумать, – сказал Хламслив. – Нет, не совсем такие же, госпожа Графиня, не совсем.

– И. судя… по всему… они… все. чистые и… прибранные? Это… так?

– Ну, насколько мне известно, это так. Более того, я почти уверен, что это так. Видите ли, за год в своем доме я посещаю не более пяти-шести комнат, но если судить по тому, что кругом постоянно шныряют слуги с тряпками и щетками, гремят ведрами, что-то вытряхивают, а за ними шныряет моя сестра Ирма и проверяет, делается ли все как нужно, вытряхивается ли то, что нужно, кладется ли вытряхнутое на нужное место, – то остается мало сомнений в том, что все здесь доведено до полной стерильности. Кругом ни одного пятнышка, ни один микроб не в состоянии выжить в таких условиях.

– Понятно, – сказала Графиня. Удивительно, насколько осуждающе может прозвучать одно, такое простое слово. – Но я пришла поговорить с вами…

Несколько секунд она задумчиво глядела на Хламслива. Кошки, заполнившие все пространство комнаты, сидели не шевелясь – не дрожал ни один усик. Каминная полка была уставлена ими, как фарфором; стол был покрыт ими как очень толстым белым покрывалом. Диван превратился в белый сугроб. Пол был застелен белым ковром с орнаментом из глаз.

Голова госпожи Графини – которая всегда казалась больше, чем положено быть любой, самой большой человеческой голове, – была повернута в сторону от Доктора и слегка наклонена, так что видна была ее мощная, несколько напрягшаяся шея. Ее профиль почти полностью скрывался от Доктора массивной щекой; ее волосы в своей основной массе были подобраны вверх, они поднимались рядами рыжих гнезд; остальные же, цвета догорающих углей, падали змееобразными извивами ей на плечи, и, казалось, при этом шипели.

Доктор крутанулся на месте на своих узких ступнях и со стуком распахнул дверцу полированного буфета. Потом, откинув густую седую прядь со лба, сложил особым образом свои длинные белые руки и подпер ими подбородок. Обнажив зубы в улыбке, сверкнул ими в сторону Графини (которая по-прежнему позволяла ему созерцать свое плечо, часть шеи и приблизительно восьмую часть лица) и, подняв кверху брови, спросил:

– Госпожа Графиня, то, что вы решили навестить меня и обсудить какой-то интересующий вас предмет – для меня большая честь. Но сначала позвольте узнать, что вы хотели бы выпить.

Доктор, распахнув дверцы буфета, явил миру большой выбор редких и тщательнейшим образом отобранных в его винном погребе вин.

Графиня повернула голову в сторону Доктора:

– Будьте любезны, кувшин козьего молока, Хламслив.

Все в Докторе, что любило красоту, избранность, тонкость и качественность – Доктор был большим ценителем всего перечисленного и многого другого, – сжалось, как сжимаются при грубом прикосновении усики улитки, и умерло. Его рука, протянутая к одной из бутылок, в которой был спрятан солнечный свет давно исчезнувшего виноградника, на секунду замерла в воздухе, но потом продолжила свое движение. Однако двигалась она теперь взад-вперед, как трепещущее крыло; казалось, Доктор дирижировал каким-то крошечным оркестром, спрятанным в буфете, Хламслив прекратил взмахивать рукой, повернулся к Графине. Внешне он сохранял полное самообладание. Он поклонился, его зубы сверкнули. Затем позвонил в колокольчик и, когда в двери появилось лицо, сказал: