Мадам Айгюптос - Кейдж Бейкер Страница 12

Чтобы не утомлять тебя, дитя, долгим рассказом, скажу одно: пруссак согласился. И не просто согласился — он пошел настолько далеко, что в ответном шифрованном письме выказал себя горячим и принципиальным сторонником независимости Румынии.

Разумеется, дело было далеко не простое. Предстояло подкупить нескольких судебных регистраторов и мелких чиновников, чтобы они удостоверили, будто Шмедлиц (так звали пруссака) действительно является братом Али-Паши, который — по нашей версии — пропал в раннем детстве вместе с матерью, похищенной и проданной в гарем коварными пиратами. К счастью, на теле Али-Паши имелось родимое пятно особой формы, по которому безутешный брат мог бы опознать своего злосчастного родственника.

От Шмедлица также требовалось внести в один из швейцарских банков значительную сумму, чтобы открыть счет, на который он мог бы перевести свое «наследство», как только будет получено соответствующее разрешение. Пруссак согласился, слишком быстро согласился, как я теперь понимаю! — Голеску горестно покачал головой, сделал еще один большой глоток вина, вытер ладонью усы и продолжал: — Напрасно, ох, напрасно я доверился этому пруссаку!.. Вас, звезды, я призываю в свидетели того, как жестоко пострадала честная и наивная душа!

И он снова хлебнул из кувшина.

— Мой план сработал. Наследство Али-Паши было благополучно переведено в швейцарский банк. Вообрази же себе негодование и ужас, охватившие меня, когда, вознамерившись получить для целей благотворительности причитающиеся мне шестьдесят процентов, я обнаружил, что проклятый пруссак успел снять все деньги, закрыть счет и исчезнуть в неизвестном направлении. Разумеется, я не мог этого оставить, начал поиски и вскоре стало очевидно, что Шмедлиц был не простым вором, а подставным лицом — агентом и прислужником международного банковского сообщества, которое ополчилось на меня, как на какого-то преступника!

Но и это еще не все, Эмиль, дружище! Худшее ждало меня впереди. Неожиданно отыскался новый претендент на наследство Али-Паши, и это был не кто иной, как его брат — самый настоящий брат, который ничего не знал о смерти родственника, так как после кораблекрушения провел семь лет на необитаемом острове и был спасен только недавно.

Моя гибель была полной. Мне пришлось бежать под покровом темноты. Самое страшное, что родные, которых я невольно опозорил, отказались от меня, и мне было совершенно не к кому обратиться за помощью. С тех пор я и веду жизнь жалкого изгнанника, несправедливо преследуемого сильными мира сего. — Голеску вытер слезы и снова приложился к кувшину. — Никогда больше мне не сидеть за моим полированным столом, никогда не шествовать мимо вереницы клерков, поигрывая тростью. А что теперь стало с украшавшим ее алмазом, который даже в полутьме сиял, словно полная луна? — Он всхлипнул и перевел дух. — Как гласит пословица, беды и несчастья делают человека не богаче, но мудрее. Увы, мудрость — это единственное, что я имею! Иногда, поверишь ли, я даже подумываю о самоубийстве, но все же так низко я еще не пал!

Голеску снова глотнул вина, рыгнул и добавил уже совсем другим голосом:

— Ага, вот краска и закипела! Возьми-ка палку, Эмиль, да помешай ее как следует.

На следующий день Голеску проснулся, когда было уже совсем светло. С недовольной гримасой он поднял голову над шляпой (он лежал, уткнувшись в нее лицом) и огляделся. Эмиль сидел на том же месте, что и вчера, когда после длительного и смутно припоминаемого монолога Голеску сморил сон. Пустой кувшин из-под вина валялся возле потухшего костра, но в аптечных бутылочках желтела концентрированная краска.

— Что?.. Кто?.. — Голеску сел и, не веря собственным глазам, уставился на бутылочки. Экс-банкир не помнил, чтобы вчера разливал краску, но факт оставался фактом: все сто сорок четыре бутылки были полны и аккуратно заткнуты пробками.

— Лекарство готово, — сообщил Эмиль.

Голеску с трудом поднялся на ноги. Пустой таз блестел, как новенький.

— Не удивительно, что она не хочет с тобой расставаться, — пробормотал Голеску. — Должно быть, в тебе течет кровь кухонных фей.

Ладно, разведи огонь, и мы сварим тебе еще картошки. Может быть, и пастернак тоже, поскольку ты хорошо себя вел. Ну а потом мы с тобой отправимся в поселок — нас ждет приключение.

Примерно через два часа оба медленно шли по деревенской улице, держа путь к высоким воротам зажиточного крестьянского двора, который Голеску приметил еще в прошлый свой визит. Солнце шпарило вовсю, и он обильно потел в лучшем костюме, какой только нашелся в деревенской лавке старьевщика. Костюм этот состоял из потертого черного фрака с рыжими подпалинами, полосатых брюк и почти ненадеванного черного шелкового цилиндра, от которого ощутимо попахивало мертвечиной. На левой стороне груди Голеску блестели многочисленные медали на ярких ленточках, в основном — церковного происхождения. Подлинным украшением этой коллекции были, однако, две блестящие наклейки с коробки итальянских галет. В руке Голеску держал увесистый докторский саквояж.

Эмиль в кучерском плаще, шляпе и синих очках то и дело спотыкался, поэтому Голеску приходилось буквально тащить его за собой.

Когда они приблизились к цели своего путешествия ярдов на пятьдесят, за воротами появились два здоровенных волкодава, которые принялись громко лаять и бросаться на хлипкие деревянные планки.

— Возьми-ка чемодан, — сказал Голеску, передавая Эмилю саквояж.

— Он тяжелый, — пожаловался мальчуган.

— Заткнись! — прошипел Голеску. — Доброго утречка, уважаемый господин! — проговорил он громче, обращаясь к хозяину, который как раз подошел к воротам, чтобы выяснить причину шума.

— Мне жарко!

— Заткнись, кому говорят!.. Могу я поговорить с вами, господин?

— Кто вы, черт возьми, такой? — хмуро спросил крестьянин, хватая волкодавов за ошейники.

Голеску приподнял цилиндр и поклонился.

— Доктор Милош Кретулеску к вашим услугам. Я являюсь личным помощником министра сельского хозяйства принца Александру, да дарует ему Господь долгих лет жизни. С кем имею честь, позвольте спросить?

— Буздуган Лилиу, — хмуро ответил крестьянин.

— Очень, очень рад… Вы, несомненно, уже слышали о последнем распоряжении министерства?

— Конечно, слышал, — сказал Буздуган, но по его лицу скользнуло недоуменное выражение. — О каком? — тут же спросил