Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов Страница 12

В прежние времена, которые уже не вернутся.

Створки парадной двери распахиваются, открываясь не ровно настолько, чтобы можно было протиснуться, а на всю возможную ширину. Другой дом непременно оказался бы выстужен, подобным образом принимая гостей и хозяев, а в моем от порога до потолка главного входа натянута чуть звенящая завеса теплого воздуха, не позволяющая морозу проникать внутрь. Она щекочет кожу, когда я прохожу сквозь, заодно подсушивая одежду и сбивая крупинки снега с сапог. Полезная и безобидная. Нужно только ненадолго задержать дыхание.

Прилестничный зал загроможден переплетениями нитей, создающими впечатление, что в имении поселился и вознамерился сплести паутину гигантский паук. Радужные и однотонные, разобранные по цветам и смешанные друг с другом, они растянуты прямо в воздухе, за который, видимо, и держатся, потому что креплений нигде не видно. Когда я касаюсь пальцами одной из нитей, она упруго выпрямляется, хотя чуть растрепанные кончики висят совершенно свободно. А в следующий миг приходится уворачиваться от утка, бодро скользящего по шелковой паутине и тянущего за собой двойной шелковый шлейф.

— У меня будет новый домашний халат?

Либбет недоуменно поднимает голову от книги:

— Тебе нужен новый халат?

Вот в этом весь «выдох»: нет чтобы удивиться, съязвить, отмахнуться, в конце концов, — сразу следует вопрос по существу. Вопрос, лишенный хоть какого-то оттенка чувств. Надо? Сделаем. Только скажи.

— Шучу.

— А!

Она опускает взгляд к строчкам букв, и я только теперь полностью осознаю, что Либбет вряд ли помнит смысл слова «шутить». И вряд ли понимает. Просто приняла за правило, что, если я так говорю, значит, моя предыдущая фраза не нуждается в немедленном воплощении в жизнь.

Из «выдохов», наверное, должны получаться идеальные слуги. Но мне, честно говоря, все чаще и чаще хочется чего-то нахально-несовершенного. Пусть они будут подворовывать, валяться на хозяйской постели, блудить, устраивать всяческие пакости по незнанию либо с умыслом. Неважно. Но они будут людьми. Обыкновенными. Такими, чьи мысли и действия я могу понять и хоть как-то объяснить.

Прядь золотистых волос сползает на лоб и тут же возвращается обратно. Но если бы другая женщина устроила из поправления прически целое представление, прежде всего для себя самой, то Либбет остается увлечена чтением, и все происходит без участия рук. Впрочем, увлечена — слишком сильно сказано. Она напряженно смотрит в книгу, словно видит не слова и фразы, а набор фрагментов, из которых нужно сложить заданный, но неведомый и непонятный узор.

Присматриваюсь к обложке. Хм. А ведь это один из весьма недурных любовных романов, которыми увлечены придворные дамы. Нарочно ведь выписал из столицы, думал, это поможет хоть что-то разбудить если не в сознании племянницы, то где-нибудь рядом. Не вышло. Она с таким же явным усилием читает реестр расходов. Старается…

А ведь верно, старается. Но ради чего?

— Нравится?

Облокачиваюсь о спинку кресла, заглядывая в книжные страницы. Кусок текста, по которому успеваю пробежаться взглядом, повествует о бессонной ночи и переживаниях героини, встретившей свою первую любовь. По меньшей мере, выглядит забавно. Но только не для моей племянницы.

— Не знаю.

— Тогда зачем читаешь?

Либбет кладет книгу на колени, на шелк домотканого платья.

— Ты ее подарил.

— Это единственная причина?

Она не отвечает, предпочитая разговору молчание, а мгновение спустя я понимаю, что сейчас внимание племянницы целиком отдано ткачеству, потому что два слоя шелкового полотна готовы слиться воедино, но прежде между ними нужно проложить пух, нащипанный с уток. Облачко, похожее на снежное, просачивается сквозь паутину натянутых нитей и, разделяясь на клочки, ныряет в особым образом вытканные кармашки. Самостоятельно и одновременно под неусыпным надзором сидящей в кресле ткачихи.

— Плащ будет?

— Да.

Кропотливое действо заканчивается, и Либбет снова поднимает книгу к глазам.

— Тебе не нужно делать то, что не хочется.

— Но я хочу.

— Прочитать?

Она снова замолкает, правда, теперь уже по другой причине, и я начинаю жалеть, что завел этот разговор. Все время забываю, что хоть моя племянница и выглядит взрослой девушкой, но уснула, когда ей едва исполнилось тринадцать, а значит, и вернулась из небытия прежним ребенком. Внимательным, неулыбчивым да к тому же напрочь забывшим, что такое детство.

— Извини, дурацкий вопрос.

Она кивает, то ли соглашаясь, то ли принимая извинения. Хорошо, что я не вижу в этот момент ее глаза. Наверняка они все так же сосредоточенно-бесстрастны.

— У меня назначена встреча.

— Он уже здесь. Во дворе, — сообщает Либбет, переворачивая страницу.

Входная дверь снова открывается. Перед гостем, который настороженно заглядывает внутрь, не спеша вступать в пределы чужого дома.

— Проходите! Милости просим!

Низкорослый, крепко сбитый мужчина в просторном меховом плаще делает шаг через порог, попадает в тепловую завесу и от неожиданности едва не оступается.

— Осторожнее!

— Аж дыхание перехватило… — ошарашенно признается эсса Элари и снова останавливается, глядя на росчерки нитей, заполняющих зал. Глядя не с таким выражением лица, которое подобало бы гостю, но именно так, как я и рассчитывал.

— Пойдемте, провожу вас в другое место. Более подходящее для беседы.

Либбет вопросительно поднимает голову, но я спешу погасить очередной порыв к исполнению обязанностей хозяйки дома:

— Не беспокойся, это ненадолго. Вино я могу налить и сам.

Эсса Элари идет за мной, с опаской отшатываясь от мерно вздрагивающих нитей, и только в удаленном от зала кабинете, кажется, начинает чувствовать себя хоть немного увереннее. Привычным движением стряхивает с плеч плащ, и тот падает прямо на ковер, а не в услужливо подставленные руки слуг.

— О, я, право…

— Ничего-ничего! — Подхожу к шкафу, достаю пару бокалов и бутыль с ввинчивающейся пробкой. — Здесь чисто.

Он косится на меховое озерцо, растекшееся у ног, но нагнуться и поднять не решается. Наверное, потому, что боится помять наградную ленту, натянутую поверх нарочито скромного камзола.

— Присаживайтесь, прошу вас. — Вино густо булькает, падая в хрустальные бутоны. — Вы просили о встрече. Какова ее цель?

Гость с благодарностью принимает бокал, вдыхает аромат выдержанного напитка, но, прежде чем сделать глоток, все-таки дожидается, пока хозяин пригубит угощение первым.

В столице я, пожалуй, немедленно обвинил бы эссу Элари в оскорблении и вызвал бы на дуэль, но здесь все-таки провинция, нравы хоть и грубее, зато намного ближе к велениям разума. Вполне понятно, что секретарь Городского совета Наббини заботится о том, чтобы жить долго и по возможности счастливо. И ни в коем случае не желает выразить мне свое неуважение. Скорее даже наоборот, если рискнул прийти в дом, где хозяйничает «выдох».