Андрей Уланов - Разведчик Страница 12

Ладно, думаю, лирика лирикой, а делать что-то с этим Арчетом надо. А то мы так до вечера по кругу ходить будем.

Решил все-таки бокс на нем испробовать. На самбо он уже насмотрелся, пока я Олефа по двору возил, и теперь будет ждать от меня чего-то в этом роде. А внезапность, как говорит наш капитан, всегда ошеломляет.

Принял я стойку, потанцевал немного, смотрю — ага, остановился, озадаченно так смотрит. А я слева обманный выпад провел, а потом подскочил и выдал серию по корпусу. У него на миг дыханье перехватило, а я подсечку, а сам сверху — и в горло его ткнул, легонько, понятно, просто показать — убит, мол. Вскочил и руку ему протягиваю.

Арчет за руку уцепился, встал, ухмыляется во весь рот и горло потирает.

— Ловко ты меня свалил, — говорит. — Хорошо работаешь. Как эта штука называется?

— Бокс, — говорю, — если что, могу показать. Но только взамен на твою.

— Договорились.

Я к остальным повернулся.

— Ну что, — спрашиваю, — еще желающие есть?

— Есть!

Обернулся — точно, Кара.

— Тебе что, — спрашиваю, — вчерашнего мало?

А она на меня такими невинными глазками смотрит.

— Так то вчера было, — отвечает, — а сегодня уже новый день. Или боишься? — и лукаво так улыбается.

Мне-то, в принципе, все эти подначки мимо ушей проскакивают. Но уж больно она меня разозлила.

— Ладно, — говорю, — давай. Бог троицу любит.

Оглянулся — а олухи по сторонам заранее пасти разинули — спектакль смотреть приготовились.

— Покажи ему, Кара, — орут, — а то зазнаваться начнет!

Ну, хорошо, думаю, глядите. Будет вам сейчас опера в трех действиях, с горячими закусками в антракте.

Эх, мало меня, видно, капитан учил. Сколько раз повторял: «Самое страшное на войне, Малахов, это недооценка противника. Если ты решил, что противник глупей тебя, значит, это он тебя переиграл. Запомни это хорошо, Сергей, а то ведь у тебя действие нет-нет, да мысли опережает».

Мне бы, дураку, вспомнить, как она меня вчера об землю приложила — так нет же. Девчонка наглая, думаю, что с нее взять? Ох, и дурак.

Смотрю — а рыжая уже сапоги стягивает. Стащила, пару раз босыми пятками переступила, а потом раз — взяла и юбку скинула и осталась в одной своей парашютной блузке. А блузка-то короткая, еле бедра закрывает. Зато ноги все на виду.

Я на эти ножки замечательные загляделся, а рыжая тем временем кивнула, подпрыгнула и ка-ак влепит мне с разворота пяткой в грудь — я и улетел метра на два. Встал, отряхнулся, и тут на меня словно рыжий вихрь налетел. От двух ударов кое-как уклонился, третий сблокировал — и чуть не взвыл, всю левую руку до локтя отшиб, — а четвертый пропустил. Ну и снова улетел. Лежу, ножками любуюсь — вид на них снизу просто замечательный открывается, — и до чего мне снова вставать не хочется — просто слов никаких нет. А Кара вокруг меня кругами ходит, точь-в-точь как кошка.

Ладно, думаю, ножки ножками, а делать что-то нужно. То, что она троих таких, как я, запросто раскидает — это уже и ежику понятно. Но ведь и проигрывать-то страх как неохота. Ну, думаю, раз руками не выходит, давай, разведчик, головой начинать работать. А то она из тебя сейчас котлету по-киевски приготовит, на косточке.

Поднялся я кое-как, и только рыжая в стойку стать приготовилась — ка-ак прыгнул! И попал. Пробился за счет массы, называется. Шлепнулись мы наземь, она снизу, я сверху, и тут я ее руками за бедра облапил — и вверх. Как она завизжала!

Сразу все приемы из головки повылетали. Отмахивается от меня, словно от мухи. Я ее еще по щекам легонько хлестнул и вскочил. Улыбаюсь, а внутри холодно. Ну, думаю, сейчас она меня точно по стенке размажет.

Кара вскочила — лицо от волос не отличишь, ноздри раздуваются — лань трепетная. Та еще лань, под копыто лучше не попадаться. А вокруг хохочут.

И опять я ее сильно недооценил. Зубами скрипнула, блузку одернула и звонко, на весь двор:

— Спасибо за урок, учитель.

И тоже улыбается.

Ох, думаю, а ты, оказывается, у нас еще та штучка. Похуже шпринг-мины.

Вообще, вся эта женская психология для меня — мрак полнейший. Никогда их не понимал, да и не пытался. То ли дело разведка, все просто, все на ладони: вот первая линия обороны, вторая, вот огневые точки, их сектора обстрела — автоматически уже все фиксируешь. А вот батарея зениток восемь-восемь на прямую наводку стрелять изготовилась, и сразу же дальше разматываешь — выставили ее здесь немцы потому, что считают это направление танкоопасным, значит, поле перед ней минами противотанковыми нафаршировано, а те три штурмовых орудия и «тигр», что за пригорком под сетками замаскированы, скорее всего, будут действовать во фланг во-он из той рощицы, недаром от их стоянки прямиком туда колея ведет. И все понятно. А с женщинами — помню, стоит одна Такая, ресницами хлопает: «Извините, товарищ лейтенант, не успела». Всего-то делов — связь проложить. Люди на передовой под обстрелом — успевают, а эта — не успела!

Ладно. Забрал я у Арчета ремень, надел. Рыжая тоже обратно в юбку влезла и стоит. Ровно и не было ничего.

— Ну, хватит, — говорю, — потанцевали, и будет. Ты мне лучше скажи, как тут у вас насчет завтрака?

— А разве ты не у Аулея будешь?

— Да знаешь, — говорю, — не привык я как-то за одним столом с командирами сидеть. Так что покажи лучше, где тут столовка для рядового и сержантского состава?

На самом деле у нас-то в разведроте все за одним столом сидели, и офицеры тоже. Ну, так то у нас, а на новом месте, пока не осмотрелся, лучше устава придерживаться. Спокойнее выходит.

Арчет плечами пожал.

— Как хочешь, — говорит, — пойдем, покажу. Только еда ведь у нас похуже будет, чем у Аулея. Не говори потом, что не предупреждал.

— Посмотрим, — отвечаю. — Мне много чего жрать доводилось.

Вещмешок, он ведь не резиновый. Как начнешь на выход собираться — каждый раз головная боль. И НЗ хочется побольше утащить, и диск лишний к автомату сунуть, и гранат. А навьючишь на себя как на верблюда — тоже ведь далеко не утащишь. Да и капитан — в землянке-то он ничего не скажет, но стоит тебе лишний раз споткнуться… Развязал, это, это, это, это — выложил, завязал. Полегчало? Вперед в дозор. Вот и перебиваешься на подножном корме. Я до войны и не знал, что все это в рот брать можно, тем более — что сам хватать буду и еще радоваться, что в брюхе не бурчит.

Привел Арчет меня в местный общепит. Выдали мне миску похлебки, ломоть хлеба и пару овощей каких-то. Похлебка так себе, вроде баланды. Не то чтобы ее едой назвать можно, а, скорее, просто с голоду подохнуть не дает и в животе пустоту заполняет. А хлеб совсем худой. В общем, явно не ауфшнит[3] и даже не фиш ин аспик[4].