Александр Кондратьев - Сатиресса Страница 12

— Меня интересует только его свирель, и я вовсе не собираюсь делаться его подругой. Тебе про меня сказали неправду… Я чиста, как бледно-розовый цветок на горных вершинах!..

— Где ты видела эти цветы, милая Напэ?

— Мне принесли их ореады, — быстро ответила дочь.

— А что сделали вы потом с теми цветами?

— Они увяли и смялись. Я пустила их по течению…

— Смотри, как бы с тобой не случилось того же. В море плавает много мощных тритонов. Они громко трубят в раковины, и этот звук вовсе не хуже писклявой свирели твоего пастуха. На твоем месте я выплыла бы в сине-зелёное море, где смеются, ныряют и пляшут, плавая вперегонки, морские веселые полубоги… Ты ведь любишь простор, и там могла бы избрать того, кто больше понравится…

Напэ ничего не отвечала и молча прижалась к матери. Она не хотела признаться, что с каждым днем ей все труднее отказывать просьбам своего смертного друга.

Ровно тринадцать лет минуло Антему в то знойное, солнечное утро. Старый пастырь Хароп дремал под сенью скалы, а сын Керкиона сидел в кустах со своим преданными другом. Оба они довольно вздыхали, насытясь хлебом, запитым парным молоком, и теперь жевали соты дикого меда, что принес с собой в широких листьях ореха козлоногий Гианес… Кругом было тихо. Только цикады трещали в ветвях да где-то неподалеку слышался частый звук от взаимных ударов рогами старых козлов.

И юный сатир сказал сыну Керкиона:

— Мой дорогой, я вчера опять слышал, как две гамадриады смеялись над тобой. Ты до сих пор уступаешь притворным мольбам своей капризной девчонки. А она в душе недовольна тобой и скоро сама потихоньку станет смеяться. Будь же смел, как сатир, и не верь ее умоляющим взглядам. Помни, что из-за зеленых ветвей за вами всегда наблюдает какая-нибудь любопытная сатиресса или дриада.

— У меня не хватает смелости, — признался отрок. — Я не могу устоять против безмолвной мольбы ее глаз. Я бессилен, когда она просит меня испуганным шепотом… Ах, если бы мне немного больше решимости!.. Но куда ты хочешь бежать? Останься со мной! Смотри, какая жара!

Но Гианес уже встал, собираясь уйти.

— Не могу. Скоро полдень, а я тороплюсь, — сказал он, глядя на солнце. — В наших краях появилась новая богиня. Каждый день слежу я за ней на лесных тропинках. Созерцаю, как она спит, утомясь от долгой охоты… Ах, как прекрасно, Антем, ее могучее белое тело; как вьются ее светлые кудри!

— Кто она такая? Неужели в наши леса пришла на охоту Латония?

— Нет, но я убежден, что сатиресса эта известна дочери Лето.

— Так это обыкновенная сатиресса?

— Нет, необыкновенная, Антем, — с жаром возразил молодой сатир. — Ростом и станом она подобна божественной сестре Аполлона, а некоторые говорят, будто это дочь, тайно рожденная от бога Пана, дочь Артемиды. Шерсть на ногах у нее шелковистая и бела, как снег на горных вершинах… Дева эта только недавно еще появилась в наших местах, а молва о ней успела уже облететь почти всех. Когда она идет по лесу, у меня колотится сердце, а в груди то жарко, то холодно… Я не пробовал подходить к ней, ибо она презирает богов, сатиров и смертных мужчин. Говорят, она пронзила копьем бок одному кентавру. Он плакал, как дитя, умирая… И я так же умру, как этот кентавр, если божественная сатиресса не станет моей… Помоги мне в этом деле, Антем!

— Всегда и всюду с тобой! — ответил отрок, и глаза его заблистали. — А она никого не любит, твоя светлокудрая сатиресса?

— Нет, никого. Я уже сказал, что она гонит от себя сатиров и фавнов. Но зато не раз в лунную ночь подходила она к маленьким нимфам, любуясь на их игры и пляски… Бегу теперь выследить место, где она отдыхает… Помни же, что в лесу и ущельях над тобой смеются…

Гианес опустился на четвереньки и юркнул в чащу кустарника, куда вела чуть заметная лисья тропинка. Два или три раза хрустнула веточка под его копытом, и снова все стихло.

Только кузнечики заливались, как исступленные.

Антем вздохнул. Он вспомнил, что Напэ выходит иногда в полдень на отмель среди тростников, не боясь загореть от лучей жгучего Феба, и ее можно будет вызвать на берег звуком свирели.

Отрок взобрался на дерево, к шероховатой коре которого пристало много шерсти с колен мохнатых сатиров, и по длинной ветви его перебрался на выступ соседней скалы, где вилась узкая козья тропинка. И он шел по ней, мечтая о тонких, легких руках и гибком розовом теле юной нимфы струй Кинеиса…

— Антем! — закричал кто-то сверху тоненьким голосом.

Отрок поднял голову. Как раз над ним из зелени гибких кустов на уступе скалы выглядывало два детских личика маленьких ореад.

— Ты совсем нас забыл, Антем. Мы давно уже скучаем без тебя. Лезь к нам! Мы нагнем тебе длинную крепкую ветку. Держись за нее и карабкайся кверху. Ты пойдешь вместе с нами на вершину горы. Мы будем по пути собирать тебе ягоды, а потом, когда ты устанешь, — ты все-таки смертный, а потому, наверно, устанешь, — мы будем отдыхать на сочной траве. Там есть орлиное гнездо. Мы тебе его покажем, если ты сыграешь нам на свирели… Ты так хорошо играешь… Иди к нам, Антем, не удаляйся!.. Не уходи, постой!.. У нас есть также молодые лисенята! Мы подарим тебе одного, если ты останешься с нами.

Но Антем, махнув им рукой, продолжал идти.

— Двух!.. Трех! — долетел до него умоляющий голос, в котором слышались слезы.

— Вернись! — донеслось у поворота тропинки.

Но отрок даже не обернулся и, сокращая прыжками расстояние, двигался вниз по заросшему колючими кустами каменистому склону, туда, где в тенистом овраге слегка шумели под дыханием ветра высокие сосны.

Сын Керкиона спустился в ущелье. Меж толстых древесных стволов спешил он через лес к берегам Кинеиса.

— Эй, остановись, Антем! — послышался ему навстречу низкой, почти мужской голос.

Сквозь зелень кустов на берегу ручья что-то белело. На толстом стволе поваленной бурей сосны сидела знакомая отроку нимфа Ликиска. Сын Керкиона слегка смутился, но избежать встречи было невозможно.

— Не бойся, мальчик, — снова начала лесная нимфа. — Теперь и ты стал сильнее, да и я не расположена, как бывало, гоняться за тобой по кустам и ущельям. Злые языки говорят, будто я старею и стала тяжела на подъем, но это неправда, и ты этому не верь. Я только пополнела немного вот здесь и здесь. А тело у меня совсем еще твердое:.. Попробуй сам!..

— Верно, — согласился Антем.

— Вот видишь, что я правду говорю. Я всегда и всем говорю правду. И тебе скажу: перестань ты вздыхать около своей тонконогой, тощей девчонки. Она тебя и не любит даже как следует. Та, которая любит, ничего не должна бояться… Как теперь, помню… Это было уже давно. Сатир Лампросатес был тогда совсем рыжий, и я была влюблена в него безумно. Я прибегала к нему по ночам, караулила его на лесных тропинках, и он делал со мной все, что хотел. Я ревновала его ко всем и, когда застала его с голубоглазой Ампикой, исцарапала ему лицо, а ей — грудь. Правда, они вдвоём избили меня очень сильно, но все в лесу говорили, что я хорошо отомстила… Волосы, которые он у меня вырвал, потом отросли еще гуще… Ты все-таки хочешь идти? Иди, но сначала поцелуй меня… Не рвись! Все равно ведь не пущу!.. Ты, однако, стал гораздо сильнее с тех пор, как я тебя однажды поймала… Нет, не хочешь?.. Приходится целовать, видно, самой!.. А теперь — беги! — закричала она вслед слегка покрасневшему Антему.