Георгий Эсаул - Моральный патруль. ОбличениеЪ Страница 12

Люблю барышень, особенно из благородных, когда нога выше головы, и мучается барышня сознанием своей вины перед нерождёнными детьми.

Вы, из благородных монсеньор; вы – не барышня в кисее?

— Послушайте, милостивый государь, я бы призвал вас к барьеру, – граф Яков фон Мишель убил комара на лбу, внимательно рассмотрел пятно на ладони, словно бежал марафон и не нашёл финиш. – Но вы же не связаны благородными отношениями с моей Планетой Гармонии; и, если полагаете, что ваши некоторые знания, что приоткроют завесу над тайной гадкой обезьяны, меня соблазнят свадебным маршем, то смею заверить вы – добренький технократ, имя которому – Устроитель.

— Устроил бы, да бегал за Алёнушкой, кричал, но никак не устроил, будто во сне бегал, а не наяву, когда лягушки из-под ног, а Алёнушка в одном только венце из одуванчиков убегает – белые телеса мелькают среди лесной зелени – развязал бы я эту историю, потому что барышни мне по душе, но не догнал, а Алёнушка обманулась в своих чувствах, и никакие мои доводы и убеждения, уверения в моём почтении не остановили её – денег хотела, да побольше.

Я её выманил на лесное озеро, обещал, что получит от водяного бессмертие и зеленый хвост русалки, а в озере дохлые козы плавают; в ближайшей деревне Скоркино сибирская язва, и крестьяне дохлятину в озеро сбрасывают, не платят за гейство с животными и за санобработку.

Алёнушка возле озера руки заломила, обманутая в лучших своих мечтах, но уже нагая стоит, а одеваться не хочет, пока бессмертие не получит, рыдает; бисеринки пота скатываются со лба, вороными бегут по ложбинке между грудей – не скажу современным литературным языком, но новости на сегодня – не новости, а – пернатые курочки с хохолками, и этих курей обезьяна не любит!

Алёнушка упрекает меня, не боится своей обнаженности – даже пацанский поэт обнаженность эту принял бы с великим сердцем, как в медвытрезвителе принимают ангольского посла.

«Обещали мне бессмертие, – смеется, а затем – в слёзы, и так сжала мои уши, что у меня жилы тетивой напряглись, будто я на Олимпиаде выступаю в одной команде с говорящими козами. Кивает головой, ножкой пританцовает, а затем – то взмахнет ногой выше головы – небо прошибает, и снова ножку вниз – водопадом; краснеет от смущения, конфузливо жемчуг собирает, при этом ко мне задом, а к лесу передом. – Меня по желтому билету не купите, потому что я девушка строгих устоев, а всё туда же – на страшном суде свинью съем без хрена.

Где же ваша честь, подполковник, а ещё моральным патрулём называете себя, хотя пальцы из сапога луковыми стрелками проросли.

Видели бы вы меня, когда я часы с кукушкой завожу в половину шестого вечером – каждый день в половину шестого – ни минуты раньше, ни минуты позже, и даже женские дела интимного свойства меня не остановят – так черти скачут по раскалённой сковороде в аду.

Давеча я к часам подошла, а часы у нас знатные, с нанотягой, и окошко для кукушки – в аршин; я две реплики бросила в сторону — готовлюсь в артистки погорелого Галактического театра, а затем думаю – избавят ли меня часы от мучительного душевного страдания и от зуда в промежности – так спирт избавляет девицу от комплекса неполноценности.

В детстве я часто протирала пятки спиртом – помогает от смерти.

Папа мне наливал спирт в чашечку для кофе, полагал, что я под идеями самобичевания не отличу кофий от спирта, а я отличала, потому что — бедовая, оттого и груди у меня выросли на зависть балеринам.

Балерины мне завидуют, потому что ногу выше головы поднимаю по-балерински, и груди у меня великие, оттого, что я – не профессиональная балерина, хотя иногда могу гордыню принести на алтарь авторских убеждений с многоголосием непрофессионального хора фабрики детских игрушек.

Я спиртом незаметно под столом пятки растирала, и шептала, что совершаю всё на благо Отечество, и сейчас верю, что все деяния наши, даже моя нагота на берегу лесного озера – на пользу Любимой Стране.

Папенька обманывался, уверял себя и маменьку, что я теперь всенепременно пьяна, как извозчик – я видела, что старается тайно от меня, на ушко милому другу маменьке шепчет, щекочет козлиной бородкой, а матушка утешается, подхихикивает; и неведомо батюшке, что у маменьки борОдок и пейсов наберется в постели больше, чем у папеньки шуток.

Рога, да рога развесистые, жертвенных баранов и любовников рога, а на стене — достопримечательность – рога папеньки, ему невидимые.

Возле часов с кукушкой мне никто не ставил плошку со спиртом, да и без надобности она мне, когда люди добрые в ресторан приглашают, предлагают пригубить литр фиолетового крепкого вина.

Завожу часы, ожидаю кукушечку — потрясающий ансамбль детишек нетрадиционалов в белых штанишках – «Кукушечка», но ансамбль далеко, а кукушка деревянная с красным потрескавшимся антикварным клювом – близко, за дверкой, словно пять лет ждёт супруга, а супруга волки съели.

Но не выскочила кукушечка мне на потребу, а в окошко высунулась харя страшная, волосатая, да без разума в очах – будто кара харе от генерального прокурора.

Я прокляла харю, пожелала ей ближайшей смети, да не простой, а с вывертами, на вертеле или на шомполе, что избавляет от геморроя навек.

В довершение ужаса, я платок свой с шеи сорвала, дорогой платок, на ярмарке мне купец Калашников подарил, из платка ловко петлю соорудила и петлю ту накинула на шею кукушечке со страшной харей клятвопреступника.

Харя шипит, просит о снисхождении, уверяет, что непричастна к делам масонов, что верой и правдой… а дальше – хрипы и предсмертное бормотание, агония – мечтала харя о смерти и получила в награду за свои бесчинства в часах.

Совершила я дело да за пироги присела – обед для честной девушки важен, потому что поддерживает тело в форме; матушка моя к столу присела, уже старая, из ума выжила, но иногда похожа на раскрытую порнографическую книжку.

Поведала маменька, что часы с кукушкой сломались, она вызвала часовщика, а сейчас нашла его в часах задушенным; он искал у кукушки ответы на жизненные вопросы, а нашёл дорогу в ад».

Алёнушка на последних словах подпрыгнула, будто веретено проглотила, и побежала от меня в лес; то ли ждала, что я догоню её и расскажу о дурном дне, либо из боязни убегала от меня, верила, что встретит медведя-лапотника и уйдет с ним в берлогу с ведьмами жить. – Подполковник закончил рассказ, поправил портупею, поскрёб пальчиком татуировку «Крылья Донбасса и пистолет» – не отвалится ли, подмигнул было графу Якову фон Мишелю, но графа Якова фон Мишеля след простыл на плацу, будто с обыском пришли и увели.