Елена Хаецкая - Дорога Страница 12

— Я и не надеялся, — отозвался Иеронимус просто. Повернулся к Арделио, махнул ему рукой: мол, все в порядке, можно ехать дальше. Арделио причмокнул губами, тронул поводья.

Дитер посторонился, пропуская мимо себя караван.

Прогрохотала телега, с каменным лицом проехал мимо Арделио. Прошел Ремедий и рядом с ним Мартин, оба бледные. Опустив голову, просеменил Валентин. Погруженные в бесконечную беседу, минули монаха и дьявола Варфоломей и Михаэль. Воинственно протопали блаженные братья Верекундий и Витвемахер. Опираясь на руку Бальтазара Фихтеле, проковылял Шальк, все еще слабый после ранения.

— Я ведь только поговорить, — пробурчал Дитер. Он был по-настоящему обижен.

Иеронимус подошел к нему вплотную и сказал:

— Пшел вон. Живо.

Как побитая собака, побрел Дитер вниз с горы. И никто не посмотрел ему вслед.

Вышли к Разрушенным горам. Старые горы, поросшие лесом. Смотреть от Раменсбурга, с плоского берега Оттербаха, — невысокими кажутся. А подниматься к перевалу тяжело, особенно по распутице.

С каждым днем ощутимо холодало. Слишком быстро отступала в этом году осень.

Однажды утром Балатро разбудил Иеронимуса еще до света. Иеронимус сразу проснулся, сел, кутаясь в плащ. Комедиант, едва различимый в утренних сумерках, приложил палец к губам, поманил за собой. Они отошли от лагеря. Иней похрустывал на опавших листьях у них под ногами.

За месяц путешествия Мракобес заметно сдал. Балатро не знал, сколько ему лет. Сорок, пятьдесят? Спрашивать не решался, а догадаться не мог. Иеронимус выглядел усталым.

В полумиле стояла комедиантская телега, готовая к отбытию. Лошадь запряжена, Арделио держит в руках поводья, на Иеронимуса не смотрит, отворачивается.

— Мы уходим, — сказал Балатро. — Арделио, Клотильда и я.

Иеронимус молчал.

— Проклятье, святоша, — сказал Балатро, уже не чинясь. — Ты затащил нас в эти проклятые горы. Там, внизу, мы боялись тебя. Здесь — чего бояться? Все позади, впереди только смерть. И в Страсбург нам не дойти, покуда ты с нами.

Иеронимус удивился. И скрывать не стал.

— Почему? Разве не ты сам выбирал дорогу?

— Дорогу-то выбирал я, — медленно проговорил Балатро, — но, похоже, она повернула не туда, куда хотелось. Завтра нам всем перережут глотки. Тебе-то что, ты и варфоломеевы разбойники — все вы попадете в рай. Ну а комедиантам надеяться не на что. Вся наша жизнь — здесь, на земле. Так что мы уходим.

— Перережут глотки? Кто?

— Ты, святой отец, действительно блаженный? — разозлился Балатро. Невозмутимый вид Иеронимуса выводил его из себя. — Там, на горе, замок.

И показал рукой — где.

Еще вчера никто из них ничего не видел, никакого замка. Но теперь, прищурившись, Иеронимус разглядел высоко на вершине укрепленные стены, высокие башни.

Иеронимус покачал головой:

— Сколько жил в этих местах, никогда не слышал о таком.

Балатро сдвинул брови.

— Я тоже. Ох как мне это не нравится. Сегодня же спускаемся с гор. Арделио приметил уже дозоры. Не знаю, кто засел в этом вороньем гнезде, но ничего хорошего ждать не приходится. Жуть здесь творится какая-то. Мы — простые актеры. Для чего живем? Делаем бесполезное дело для радости других. А здешние ужасы не для нас.

Иеронимус помолчал еще немного. Потом тихо спросил:

— Зачем ты позвал меня?

— У тебя с собой деньги, — прямо сказал Балатро.

— Да, — сразу отозвался Иеронимус.

— Много?

— Гульденов семьдесят или около того.

— Отдай.

Иеронимус снял с пояса кошелек, отдал комедианту. Балатро взял, развязал, сунулся, поворошил монеты.

— Ладно, — только и проворчал он.

И напрягся, глядя куда-то за плечо Иеронимуса.

Мракобес обернулся. Тень рослого мужчины. Ремедий. И в руках аркебуза.

Балатро оттолкнул от себя Иеронимуса, шагнул навстречу Ремедию. И Клотильда, выскочив из телеги, бросилась к нему, обхватила обеими руками, повисла на шее мельничным жерновом — увесистая все-таки девица. Растерявшись, Ремедий смотрел в ее сумасшедшие глаза. А женщина прошептала в самое его ухо:

— «Любовь» бьют только «Любовью», монашек.

Балатро повернулся к Иеронимусу.

— Отпусти его с нами.

— Я никого не держу, — возразил Иеронимус.

— Отпусти, мать твою, — зарычал Балатро. Бледное рябое лицо комедианта пошло красными пятнами.

И Иеронимус сказал:

— Ремедий, уходи с ними.

Балатро забрался на телегу, устроился рядом с Арделио. Клотильда сняла руки с шеи Ремедия, пошла за своими товарищами. Гордо шла, танцующим шагом, будто готовилась запеть перед толпой.

Телега скрипнула, дернулась, тронулась с места.

Иеронимус кивнул Ремедию.

— Иди, догоняй их. ТЕПЕРЬ они доберутся до Страсбурга.

Ремедий все еще мешкал.

— Идти за ними?

Иеронимус молчал. Солнце вставало над горами, начал таять иней на опавших листьях. Ремедий побелел, метнул взгляд в ту сторону, куда двигалась телега. Ее еще видно было между деревьями.

А Иеронимус молчал.

Ремедий переступил с ноги на ногу.

— Так мне что… за ними? — снова спросил он.

— Идти куда-то — по-твоему, значит обязательно за кем-то? — спросил его Иеронимус.

Очень тихо спросил.

Путаясь в одежде, Ремедий пошел вниз по лесной дороге. Несколько раз спотыкался, оборачивался, но Иеронимус больше не смотрел на него.

И с тем ушел солдат.

Дозор дал о себе знать к полудню. Неприятная это была встреча. Из-за деревьев бесшумно выступили солдаты. Как на подбор, все рослые, с красивыми сумрачными лицами. И вроде бы немного их было, а казалось, что лес полон ими.

И они не проронили ни слова. Просто показались из леса. Безмолвные, грозные. Их темные глаза смотрели на путников неподвижным, ничего не выражающим взглядом.

Под этим взглядом вдруг съежился, сжался и заверещал невразумительное Варфоломей. Румянец залил его бледное, тонкое лицо.

Бурно зарыдал Михаэль Клостерле — в голос, не стыдясь.

А Витвемахер побледнел и пал на колени.

Стоя рядом, сказал Валентин:

— Можно было бы перечесть все кости мои, а они СМОТРЯТ И ДЕЛАЮТ ИЗ МЕНЯ ЗРЕЛИЩЕ…

При этих словах блаженный Верекундий рванул на тощей груди ветхие одежды, выставив напоказ все свои кости.

А дозорные стояли и смотрели.

Иеронимус поднял голову и встретился глазами с одним из солдат. И вдруг увидел, что в этих бесконечных глазах таится вовсе не безразличие.

Любопытство. И грусть.

— Да будет воля Твоя, — сказал Иеронимус.

Торопя пленных тупыми концами копий, стражи гнали их через лес. Замок, невидный вчера и едва различимый сегодня на рассвете, вдруг приблизился, увеличился в размерах.