Сказания Земноморья - Ле Гуин Урсула Страница 13

– Милая ты моя, ты, верно, хотела сказать «волшебник», а не «волшебница»? Разве можем мы сравниться с мужчинами-волшебниками?

– Но Огион…

– Лорд Огион был добр, – очень серьезно сказала тетушка Мох.

Некоторое время обе молчали, упорно продолжая расщеплять стебли тростника.

– Смотри не поранься, не занози руку, дорогая, – предупредила тетушка Мох.

– Но Огион же учил меня! Как если бы я вовсе не была девушкой. Как если бы я была его настоящей ученицей – как Ястреба. Он учил меня Языку Созидания. Что бы я у него ни спросила, обо всем он рассказывал мне.

– Другого такого человека на свете не было и нет.

– Это же я сама не захотела, чтобы он меня учил дальше. Я сама ушла от него. Зачем мне были бы его книги в деревне? Что хорошего они бы мне дали? Я тогда хотела жить как все, хотела иметь мужа, детей; я хотела прожить свою собственную жизнь.

Она аккуратно и ловко расщепляла ногтем стебли тростника.

– И все это у меня получилось, – прибавила она.

– Ты бери стебель правой рукой, а щепу откладывай левой, – посоветовала ведьма. – Что ж, дорогая моя госпожа, кто может знать заранее? Кто? Желание иметь своего мужчину не единожды приносило мне ужасные неприятности. А вот желания выйти замуж у меня особого не было. Нет-нет! Все это не для меня!

– Почему же? – спросила Тенар.

Удивленная тетушка Мох ответила просто:

– Как же, да разве мужчина станет жениться на ведьме? – И, как-то странно шевельнув челюстями, словно овца, жующая жвачку, прибавила: – Да и какая ведьма выйдет за обыкновенного мужчину?

Опять обе помолчали.

– А что плохого в обыкновенных мужчинах? – осторожно спросила Тенар.

И тетушка Мох тоже осторожно, почти шепотом, ответила:

– Не знаю, милая. Я об этом частенько думала. Да, частенько. И самое большее, что я могу о них сказать… видишь ли, мужчина заполняет собственную шкуру, словно ядрышко ореха скорлупку. – Она вытянула свои длинные крючковатые влажные пальцы так, словно обхватила ими орех. – И скорлупа эта плотная и твердая; и вся она изнутри заполнена им самим. Вся заполнена великолепной мужской плотью, мужским духом. И больше там не помещается ничего! Только он сам – и больше ничего!

Тенар немного подумала и наконец спросила:

– Ну а если это волшебник?

– Тогда там, внутри скорлупы, одна лишь его волшебная сила, видишь ли. Его могущество – это и есть он сам. Так-то оно с мужчинами. Так что коли уж его волшебная сила уходит, то и сам он исчезает вместе с ней. Только пустая скорлупа остается! – Она как бы расколола орешек и выбросила осколки скорлупы. – И ничего больше.

– Ну а что же ты о женщинах скажешь в таком случае?

– О, милая, женщина – это совсем другой разговор. Кто знает, где начинается и где кончается женщина? Послушай-ка, госпожа, вот у меня, например, есть корни – глубже, чем у этого острова. Глубже моря они и старше самых первых из островов Земноморья. Далеко во тьму уходят они. – Глаза тетушки Мох сверкнули странным огнем меж покрасневших век, а голос вдруг обрел неслыханную мелодичность. – Во тьму! Я появилась на свет раньше, чем луна. Никто, никто не знает, никто не может сказать, что я такое, что такое женщина и в чем ее могущество, и уж тем более – волшебное могущество женщины; женские корни глубже, чем корни деревьев, глубже, чем корни островов; женщина старше, чем наш Создатель Сегой, старше, чем луна в небе. Кто осмелится задавать вопросы тьме? Кто спросит тьму, каково ее подлинное имя?

Старуха говорила вдохновенно, почти пела, забыв обо всем на свете; но Тенар сидела по-прежнему прямо, упорно и спокойно расщепляя один стебель за другим.

– Я спрошу ее, – сказала она. И расщепила еще один стебель. – Я достаточно долго прожила во тьме.

Время от времени она заглядывала в дом и видела, что Ястреб по-прежнему спит. Вот и сейчас она встала и пошла посмотреть на него. Когда же она снова уселась рядом с тетушкой Мох, то ей совершенно расхотелось продолжать этот разговор, потому что вид у старухи был кислый, даже сердитый, и Тенар сменила тему:

– Сегодня утром, проснувшись, я почувствовала… ну как если бы ветер новый подул. Какую-то перемену. Может быть, просто погода переменилась? А ты ничего такого не почувствовала?

Тетушка Мох не сказала ни да, ни нет.

– У нас тут, на Большом Утесе, каких только ветров нет – и добрые, и злые… Одни ненастье приносят, другие – ясную погоду, а некоторые приносят тем, кто, конечно, их услышать может, разные вести, да только тот, кто ветры слушать не желает, тот их и услышать не может. Ну а что я о ветрах знаю – старуха, которую и магии-то не учили, которая и книг-то великих не читала? Все мои знания – из земли, из темной земли. Той, что у них под ногами, у этих гордецов. У всех этих заносчивых лордов и Великих Магов. Разве они станут с высоты своих знаний вниз смотреть? Да и что, в конце концов, может знать какая-то старая ведьма?

«Она была бы отличным противником, – подумала Тенар, – но дружить с ней трудно».

– Тетушка, – сказала она, снова беря в руки тростник, – я выросла среди женщин. Там, в стране каргов, далеко на востоке, на острове Атуан, меня окружали только женщины. Маленькой девочкой меня взяли из семьи и вырастили в пустыне, чтобы затем сделать Верховной Жрицей. Не знаю, как по-настоящему называется та пустыня, мы ее называли просто Священным Местом. И это было единственное место, которое я знала. Храмы охраняли воины, но им было запрещено входить на территорию, ограниченную стеной. А мы не смели покидать ее. Мы выходили за ее пределы только толпой – сплошь женщины и девочки, сопровождаемые охраной, состоявшей из евнухов, которые держали всех мужчин на недосягаемом для глаза расстоянии.

– Кто это такие – те, кого ты только что назвала?

– Евнухи? – Тенар машинально употребила каргадское слово. – Оскопленные мужчины.

Ведьма уставилась на нее, проговорила: «Тсекб!» – и особым жестом отогнала зло. Потом нервно облизала губы. Она была чрезвычайно озадачена.

– Один из них, – продолжала Тенар, – практически заменил мне мать… Но поверишь ли, тетушка, я ни разу не видела настоящего мужчины, пока не стала совсем взрослой. Одних только девочек и женщин. И все-таки я не понимала как следует, что же женщины собой представляют, именно потому, что женщины были единственными людьми, которых я знала. Это, наверно, как у тех мужчин, что подолгу лишены женского общества, – у моряков, солдат и еще магов с острова Рок; разве понимают они по-настоящему, что такое мужчины? Как они могут знать это, если даже никогда не говорили с женщиной?

– Они что же, поступают с ними как с баранами да козлами? – занятая своими мыслями, спросила Мох. – Просто берут ножик и – чик?

Сейчас, вся охваченная ужасом и мрачной жаждой мести, которая сильнее даже гнева, она просто не способна была рассуждать здраво и говорить на какую-либо иную тему, кроме как о евнухах.

Тенар немногое могла ей рассказать. Она поняла, что никогда даже не задумывалась об этом. На Атуане было много евнухов, а один из них, Манан, нежно любил ее, и она его любила; но убила его во имя собственного спасения… А потом она попала на острова Архипелага, где никаких евнухов не было, и совсем позабыла о том, что где-то они еще существуют, – они для нее словно навеки канули во тьму вместе с Мананом.

– По-моему, – сказала она, стараясь удовлетворить жадное любопытство тетушки Мох, – они выбирают маленьких мальчиков и… – Она вдруг умолкла. Даже руки перестали двигаться. – Так было и с Терру, – снова заговорила она после долгого молчания. – Для чего еще нужен ребенок? Какой от малыша прок? Вот им и пользуются. Насилуют, уродуют… Послушай, тетушка Мох. Когда я жила в тех местах, где поклоняются тьме, там жрицы прямо-таки горели жаждой насилия. А попав сюда, я решила, что вышла из тьмы на свет. Я научилась понимать нормальные значения слов. У меня был муж, я родила от него детей, я в общем жила хорошо. И света мне вполне хватало. Но и при свете с нашей Терру… сотворили такое… Там, на лугу, у реки. У той самой реки, где когда-то Огион дал подлинное имя моей родной дочери. И солнце светило… А я все пытаюсь понять теперь, где же я могла бы жить, тетушка Мох. Ты меня понимаешь? Ты понимаешь, что я хочу сказать?