Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии: Звёздные раны Страница 13

Никто этого немца больше не видел…

А искать его начали спустя месяц. Сначала фирма «Открытая Россия», что принимала любознательных иностранцев — немец этот у них «завис», то есть въехал в страну и не выехал, и миграционная служба начала трясти и требовать Адольфа фон Шнакенбурга живого или мёртвого.

Потом, наконец, его хватились в Германии, однако не родственники, поскольку таковых не оказалось, а некий клуб «Абендвайс», где он был президентом. И лишь тогда всерьёз занялись розыском бывшего штандартенфюрера СС и, вероятно, вчитались в смысл описанного в анкете его боевого пути. И стали трепать независимого журналиста, в течение десяти дней бывшего с немцем в близком контакте.

Кагэбэшников мало интересовало, где может находиться сейчас этот немец, каковы были его дальнейшие планы; их больше привлекала фигура самого Сергея Опарина, бывшего диссидента, и потому, подозревая что-то, они одолевали вопросами исторического характера, связанными с Рудольфом Гессом, его секретным архивом, с группой «Абендвайс» и обстоятельствами, при которых легендарные маршалы исчезали куда-то на пять дней в декабре сорок второго. Как раз спрашивали о том, что проскочило мимо ушей, и тогда с его согласия попытались допросить в состоянии гипноза, однако сколько ни бились, сколько ни шептали над ним заклинания и не махали руками, уложить спать независимого журналиста оказалось невозможно.

А потом был путч, развал СССР, и об Адольфе фон Шнакенбурге попросту забыли, как тогда забывали о многих вещах, представляющих государственный интерес. Этот немец так и остался «зависшим» в одном ряду с вьетнамцами и африканцами, которые не хотели возвращаться в свои страны. От Сергея Опарина отстали, но уже завели, закрутили до отказа пружину механизма журналистского азарта, и после нескольких материалов, опубликованных в центральной прессе, известный диссидент, но всё-таки провинциальный газетчик, привлёк к себе внимание столичных коллег.

В Москве издавались уже десятки независимых газет и всем требовались разоблачительные острокритические статьи: страну приводили к покаянию, начиналось время развенчания кумиров, сотворённых коммунистической системой, открытия самых закрытых архивов, государственных тайн и корзин для грязного белья, так что Сергей Опарин попал в струю со своим новым взглядом на причины победы в Великой Отечественной и загадкой вокруг легендарных маршалов.

Вытащил его в столицу главный редактор «Новой России» Витковский, профессиональный журналист, тоже лишь чудом уберёгшийся от политической тюрьмы за чтение и распространение Солженицына. Он готов был взять Опарина в штат, ввести в редколлегию, но у провинциала, имеющего хитроватый крестьянский корень, сработало чувство самосохранения воли. Он понял, что сразу же будет привязан к одной газете и в конечном итоге, хочешь или нет, станешь полностью управляемым. Потому соглашался лишь на временные договоры и, оставаясь независимым, сотрудничал сразу с несколькими изданиями и получал новые приглашения.

В девяносто втором ему как узнику советского режима выделили из фонда хорошую сумму денег, на что он купил квартиру и перебрался из общежития в престижный район Москвы. Его уже стали считать специалистом по архивным открытиям и скандальным публикациям предвоенного и военного периодов истории СССР, часто приглашали на телевидение, где тоже присматривались к хваткому журналисту.

Для Витковского он продолжал делать материалы, однако с ним было хорошо выпить, поговорить за жизнь, погулять на чьей-нибудь даче, — одним словом, оставаться в приятелях и не сближаться. Сергей чувствовал, как главный редактор всё ещё силится набросить на него ошейник и привязать у своей будки.

Однажды на тусовке в Домжуре Витковский подсел к нему и предложил уже без всяких намёков:

— Серёга, тебе надо продать перо. Стань человеком команды и будешь получать деньги, а не эти гроши.

На «гроши» Опарин безбедно жил, отсылал часть в Кострому дочери и подумывал уже строить дачу.

— Не хочу ложиться под кого-то. И под тебя тоже, — с такой же откровенностью ответил он.

— У меня газета независимая.

— Независимых газет не бывает.

— Хитрый ты мужичок, — заключил Витковский. — Сопишь в бороду, пишешь одно, думаешь другое, делаешь третье… У нас так не принято, коллега.

— Знаешь, я долго работал и жил среди старообрядцев, — признался он. — Есть у них толк под названием «Странники», а по-простому — неписахи. Властей не признают, документы не получают, не прописываются. Самые вольные люди, каких только встречал! Вот на меня среда и повлияла, я кержак из толка неписах. Из своей посуды никому не дам напиться.

— Ну, смотри, — засмеялся главный редактор, — дадут ли тебе попить, когда жажда будет…

Этот разговор почти забылся, всё оставалось как прежде, и Сергей Опарин, как-то раз появившись у Витковского, начал ворчать с порога, что нищие запрудили улицы, в метро уже ездить невозможно, поскольку стыдно убогим и калекам в глаза смотреть.

— А ты не езди в метро, — бросил тот, — да тебе вроде бы и не по чину спускаться в подземку. Неужели до сих пор не купил машину?

— Плохую не хочу, на хорошую не хватает пока, — пробурчал он.

Главный редактор протянул ему бланк контракта и показал ключи от «БМВ».

— Подписывай и катайся. Нет вопросов.

Соблазн был настолько велик, что он едва удержался, и всё-таки, уходя, обещал подумать и назавтра позвонить, хотя решение почти созрело. И спасло то, что снова спустился в метро и пошёл по переходу, будто сквозь строй протянутых рук и старческих измождённых лиц. Он знал, что нищенство — это сейчас прибыльный бизнес. И каждый просящий за день собирает значительную сумму. Но знал и то, что убогим ничего не достаётся, ибо у всех побирушек есть хозяин.

С тех пор он не приходил к Витковскому, хватало других изданий, но жизнь текла так быстро, и так стремительно изменялись вкусы и конъюнктура, что документальных находок становилось мало, чтобы удовлетворять потребности редакторов. Они стали напоминать наркоманов, которым нужна была всё большая доза сильнодействующего наркотика, чтобы держать на плаву свои издания. Материалы ещё брали — надо же чем-то заполнять газетные полосы, но однажды на журналистской тусовке ему сказали в открытую:

— Да хватит тебе ковыряться в следствиях и причинах! Гармошка Жукова и фронтовые жёны Василевского всем уже надоели. Не было в этой войне ни стратегии, ни полководцев. Мясом немцев завалили, в собственной крови утопили! И вообще эта страна — полное дерьмо и народ — вечный раб, ни к чему не способный!