Вероника Иванова - Звенья одной цепи Страница 13

А пиво оказалось дрянное. Разведенное настоем бражника, чтобы надежнее бить в головы, горькое, зато дармовое и тем искупляющее прочие свои недостатки. Долговязый трус опорожнил свою кружку быстрее всех, юнец втихаря оставил наполовину недопитой, когда настала пора выбираться из-под низкого потолка трактира на вольный воздух. Я вливал в себя слабо пенящуюся жидкость понемногу, командир о чем-то надолго задумался, а потом, словно спохватившись, единым глотком допил остатки. Но ни один из нас не захмелел достаточно, чтобы отмахнуться от пожилой женщины, визгливо верещавшей о своих беспокойных соседях:

– И добро бы днем только буйствовали, так нет же, по ночам спать не дают, все то кричат, то стонут, аж душа дрожит! Вы уж посмотрите, господа стражники, да хоть шугните их построже, может, они чуть поутихнут?

Вламываться посреди ночи в чье-то жилище казалось занятием не особо умным, но старуха висела на рукаве командира всю дорогу к столь неугодному ей дому и причитала, перечисляя, сколько успокоительных капель вынуждена ежедневно закупать у лекаря, дабы не тронуться рассудком. В конце пути мы уже готовы были прописать ей успокоение от каждого лично, однако, прислушавшись к звукам, доносящимся сквозь щели рыхлой каменной кладки, скрепя сердце признали правоту жалобщицы. За оградой, отделяющей дом от улицы, действительно кто-то плакал. Тихо и в то же время пронзительно. Плакал, как несчастный ребенок.

На требовательный стук калитка распахнулась почти тотчас же, являя нашим взорам хмурую небритую и припухшую от возлияний рожу. Впрочем, разглядев знак городской стражи, рожа умильно просветлела:

– Чем могу, господа хорошие?

– Шумно у вас, любезный. Жалуются люди.

Хозяин дома высунулся из калитки, стараясь разглядеть за нашими спинами сварливую соседку, но та заблаговременно отступила подальше в тень.

– Жалуются? Да Бож мне свидетель, разве ж я шумлю?

– А вот мы и посмотрим. Вы же не будете возражать?

Если мужчина и хотел воспрепятствовать, то не сейчас и не страже, потому что закутался в плащ, накинутый поверх исподнего, и пропустил нас во двор.

Долго искать причину ночных беспокойств не пришлось: она была повсюду. Вдоль почти всех дворовых стен стояли низкие полузагоны-полуклетки, сквозь прутья которых на нас разом взглянули несколько десятков собачьих глаз. Командир взял из рук хозяина дома лампу, поднес к одной из клеток и сморщился:

– Почему за животинами нет ухода?

– Так, господин хороший… – Мужчина услужливо подобрался поближе к командирскому уху. – Я тем на жизнь зарабатываю. Кормлюсь, можно сказать, милостью людей щедрых да благостных. Собачки мои, глядишь, иной раз и слезу вышибают, а вместе с ней и монетку лишнюю.

Между тем пальцы уличного попрошайки ткнулись в ладонь командира, и как видно, не порожняком, потому что дальнейших расспросов не последовало.

– Вы, любезный, по ночам-то пыл поумерьте.

– Как прикажете, господин хороший, как прикажете!

Собаки, замолчавшие было при нашем появлении, снова начали поскуливать, и хозяин зло пнул ногой по ближайшей клетке:

– А ну, угомонитесь, твари!

Перебитые лапы, изможденные голодные морды, лишайные проплешины, по всему двору раскидан мерзлый крысиный помет пополам с собачьим. Ради пушистого зверька можно было убить десяток человек, а здесь, на городских окраинах, никому не интересен даже известный рассадник заразы? Разве это правильно? Вряд ли. Вот только никто из Цепи надзора и шага не сделает в Сальные кварталы. Побрезгует. В первую очередь слишком малой мздой.

– Я вас догоню.

Командир патруля обернулся и вопросительно посмотрел на меня.

– Живот скрутило.

Отговорка, прямо скажем, глупая, но все же мало-мальски естественная, если вспомнить вкус прогорклого пива.

– Хорошо. Будем ждать у жаровни на углу.

Калитка захлопнулась. Хозяин дома, потерев ладони одна о другую, заискивающе спросил:

– Показать вам отхожее место, господин?

Я обвел двор скучающим взглядом:

– Зачем? Кучей дерьма больше, кучей меньше – и заметно не будет. Верно?

Попрошайка насторожился, но, видно, откупные запасы на сегодня были полностью исчерпаны, поэтому оставалось только продолжать переговоры, охотно поддакнув:

– Как скажете, господин.

– У тебя есть наследники?

– А как же! Двое.

– Что так мало?

– Да не сложилось… – Он развел руками и скорчил скорбную гримасу, молниеносно преобразившись в вызывающего неподдельную жалость нищего.

– Лучше б ты правду рассказывал, больше монет бы кидали, – заметил вышедший на крыльцо юноша и смачно сплюнул, обновляя ковер дворовой грязи. – Откусили ему хозяйство, вот и все дела. Собака и откусила, которую он палкой охаживал.

– Не лезь в дела старших, когда не спрашивают! – осторожно огрызнулся хозяин дома.

Не будь меня, упомянутая палка, скорее всего, тут же пошла бы в ход, только уже не по собачьей спине.

– Сам скоро старшим стану. Или ты, батяня, все забываешь, сколько лет с моего рождения набежало?

– Иди в дом!

– В дом так в дом. Освежусь немного и пойду.

– Ни в грош отца не ставят, чуть только усы пробиваться начнут, – горестно вздохнул попрошайка, то ли стараясь вызвать мое сочувствие, то ли разучивая новую роль.

– Не ставят, говоришь? Но на улице-то помогают?

– Если бы, господин хороший, если бы! Сами видите, здоровьем пышет, дубина этакая! А в моем деле чем щеки тоньше, тем доходы больше. Вот помру в одночасье, на кого все это останется? Все тяжким трудом заработанное…

– Помрешь сейчас – мне проку не будет. Казна все опечатает и заберет. Да, может, и к лучшему… – Юноша косо посмотрел на клетки. – Спать будет спокойнее.

– И как скоро совершеннолетие? – спросил я.

– Как весна закончится.

– А до той поры, значит, почитать и любить отца надо?

– Значит, так. – Последовал новый плевок.

– И в здравии и в болезни?

– Да уж как водится.

Я подошел к одному из загонов. Собаки при приближении человека, да еще незнакомого, испуганно разбежались по углам, а когда в моих руках появилась увесистая палка, казалось, и вовсе затаили дыхание, ожидая чего-то ужасного даже по их искалеченному соображению.

– В здравии и болезни, стало быть… В первом твои дети явно преуспели. А как насчет второго? Не желаешь проверить?

Утренняя заря означала для меня не окончание службы, а возвращение на оную, потому что позволить мне отоспаться никто не собирался. Снадобья помогали обходиться без сна и гораздо дольше, это правда, но не было никакой нужды, кроме злобной обиды, отправлять меня с очередным Ведущим в унылое странствие по городским улицам, хорошо хоть не столь убогим, что принимали меня ночью.