Мэгги Фьюри - Ориэлла Страница 13

Казалось, она будет привыкать к новому оружию бесконечно, но в конце концов, когда миновали весна и лето, Ориэлла начала делать успехи. Наконец-то клинок шел туда, куда она хотела. Отличным, великолепно сбалансированным мечом было приятно сражаться. Форрал научил ее, как ухаживать за ним, и теперь она неизменно держала клинок и ножны тщательно вычищенными и смазанными. Меч сверкал на солнце и пел, рассекая воздух. Именно поэтому Ориэлла назвала его Коронах, что значит «Песня Смерти». Вопреки ожиданиям, Форрал не стал смеяться над ее прихотью.

— Хороший клинок заслуживает хорошего имени, — серьезно согласился он.

Несчастье случилось на исходе года, когда первый снег покрыл землю сияющей белизной. Возможно, Форрал поторопился и дал ей меч слишком рано, а, может быть, Ориэлла стала слишком самоуверенной. Как бы то ни было, произошла трагедия: они с Форралом фехтовали на своем обычном месте, когда девочка решила испробовать новый удар, который придумала сама. Немного отступив назад, она пригнулась и сделала шаг в сторону, намереваясь парировать, а затем нанести удар снизу и, пробив оборону противника, приставить ему клинок к горлу. Но все вышло не так, как она предполагала. Шагнув, Ориэлла поскользнулась на снегу, потеряла равновесие, и ее клинок отклонился в сторону, оставив хозяйку беззащитной перед смертоносным рубящим ударом Форрала. Вскрикнув, тот попытался отвести удар, но сила инерции была слишком велика, и огромный меч с хрустом вонзился в левое плечо Ориэллы.

Перепуганная отчаянными криками Форрала, Эйлин с грохотом слетела по лестнице и замерла на последней ступеньке. Ее лицо стало пепельно-серым. Форрал, с размазанными по щекам слезами, держал неподвижное тело Ориэллы, завернутое в пропитавшийся кровью плащ. Кровавые следы вели к двери у него за спиной.

— О боги, — с искаженным от бессильной ярости лицом рыдал он. — Эйлин, я убил ее.

Эйлин взяла Ориэллу у воина и уложила ее на кухонный стол. Он услышал, как вскрикнула фея, увидев ужасную рану, и отвернулся. Эйлин нащупала пульс на шее дочери.

— Благодарение богам, она еще жива, — пробормотала она. Только тогда Форрал решился взглянуть. Его меч глубоко вошел в плечо, рассек ключицу и чуть не отрубил руку. Лицо девочки посерело от шока и потери крови. Форрал зашатался, и комната поплыла у него перед глазами. Воину слишком часто доводилось видеть своих друзей мертвыми и покалеченными, а в сражениях он не моргнув глазом не раз наносил врагам куда более страшные раны, но сейчас перед ним была маленькая девочка, которую он любил больше жизни, и этого он вынести не мог.

— Прости, во всем виноват только я…

— Тихо, — прикрикнула Эйлин, и, положив руки на рану, закрыла глаза, сосредоточиваясь на исцелении. — Жаль, что я так мало знаю о лечении, — беспомощно пробормотала она, но на глазах у Форрала, который следил за ней, затаив дыхание, поток крови превратился в тоненький ручеек, а потом и вовсе иссяк. Эйлин выпрямилась и с пылающими глазами повернулась к воину. Форрал рухнул на колени.

— Эйлин, это был несчастный случай…

— Прекрати! Скачи в Нексис, Форрал. Привези целительницу из Академии! Торопись! Иначе мы потеряем ее!

Чувствуя облегчение от того, что может сделать хоть что-то полезное, он выбежал из башни, бросив последний взгляд на бледное, измученное лицо Ориэллы.

Его конь отчаянно заржал, не узнав своего хозяина в этом безумце с дикими глазами, со всей силы обрушившим седло ему на спину. Форрал с размаху ударил его по носу, одним рывком затянул подпругу и, вскочив в седло, рванулся в снежную круговерть, надеясь оказаться за пределами кратера до наступления сумерек. Верхом до Нексиса было пять дней. Форрал рассчитывал проделать этот путь за двое суток.

Глава 3. СЫН ПЕКАРЯ

Шевелись там! — Анвар хлопнул поводьями, подгоняя дряхлого мерина по изрытой дороге, ведущей вверх от мельницы у реки. Лентяй вскинул голову и заржал, протестуя против того, что приходится тащить тяжеленную телегу с мукой по такому крутому склону.

— Прекрати, — сказал коню Анвар. — Тебе по крайней мере тепло, а когда доберемся до дома, я накормлю тебя до отвала. — Он подышал на руки и похлопал себя по бокам, пытаясь отогреть застывшие пальцы. Предрассветный холодок пробирал до костей, и гудящий огонь на мельнице, казалось, уже остался за тысячи миль отсюда. Но огонь иного рода пробежал по жилам Анвара, когда он вспомнил улыбку хорошенькой дочки мельника, Сары.

Город Нексис процветал благодаря богатым торговцам, высокопоставленным воинам гарнизона и надменному Волшебному Народу. Простому люду приходилось куда тяжелее: мастеровым и портным, слугам, рабочим, лавочникам, паромщикам и фонарщикам, поддерживающим жизнь города своим скромным, но необходимым трудом, жилось не очень-то вольготно. Чуть ли не с младенчества на детей поневоле взваливали часть работы, вот и отец Анвара, городской мастер-хлебопек, едва только мальчик смог править телегой, поручил своему старшему сыну ежедневно возить с мельницы муку. Дорога по суше была вдвое длиннее, а зимой приходилось особенно нелегко, зато не надо было платить разорительную пошлину речным паромщикам.

После первой же поездки светловолосая, похожая на эльфа Сара стала лучшим другом Анвара. Когда они были детьми, то все норовили улизнуть из дому, чтобы поиграть на просторе, и встречались на узкой тропинке, которая бежала вдоль реки к городу.

Теперь им обоим было уже по пятнадцать, и их игры приобрели совсем другой характер. Анвар был влюблен и не сомневался, что и Сара чувствует то же самое. Родители весьма снисходительно поглядывали на их отношения: и Торл, отец Анвара, и мельник Джард видели определенные преимущества в том, что в один прекрасный день их хозяйства соединятся, а матерей, конечно, никто не спрашивал.

По-прежнему думая о Саре, Анвар добрался до гребня холма и повернул скрипучую телегу на большую дорогу. Ледяной туман, окутавший лесистую низину, скрывал город, и только мерцающие белые башни и купол Академии, расположенной на высоком скалистом мысе над городом, торчали из молочно-белой дымки. При виде их Анвар нахмурился, и улыбка сбежала с его лица. Должно быть, там еще спят, подумалось ему. Храпят на лебяжьих перинах, а честным людям приходится затемно приниматься за работу! Его отец именовал Волшебный Народ надменными паразитами и воспринимал их существование как личное оскорбление. Среди простых людей это была такая распространенная точка зрения, что мальчик даже никогда не задумывался, справедлива ли она, хотя и замечал, что, говоря об этом, люди в пивных понижали голос и нервно поглядывали по сторонам.