Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия Страница 13

Морислана гибко извернулась на кресле, глянула назад, в сторону двери. От её движения перекинутые через спинку расчесанные пряди соскользнули ей на грудь, засияв в солнечных лучах отблеском, какой дает только вощенный дуб.

— Счастлив день! — Почти выкрикнула девица, и я узнала слова, с которыми въезжал в наше село бродячий торговец Гусим. — А это кто, матушка?

Она не ткнула в меня пальцем, но я все равно ощутила себя товаром, выставленным на погляд — с таким жадным любопытством уставилась на меня пришедшая.

Хорошо хоть больная рука по-прежнему была за спиной. Но девице хватило и лица, чтобы через мгновенье глянуть на меня с жалостью. Пополам с легким отвращением.

— Это травница, которую я наняла, Арания. — Ответила госпожа Морислана. И предупреждающе, с холодком, глянула на меня. — Помнишь, я говорила тебе перед отъездом.

— Да-да. — Нетерпеливо сказала девица, приближаясь быстрым шагом — и сделав мне знак рукой, отойди, мол. — Понимаю, ты должна обговорить важные дела, кого и как опаивать. Однако мы ещё не в Чистограде, и у меня есть к тебе дела, матушка.

Я отступила к окну. Девица встала перед матерью, заняв точнехонько то место, где до этого стояла я. От окна мне видна была только спина моей сестрички. И волосы, причесанные не по-нашему — две косы, заплетенные над ушами, перекинутые назад, на уровне лопаток связанные вместе, в толстую веревицу, густо обвешанную серебряными бляхами. Посередке каждой бляхи кровавым зрачком блестел темно-алый камень.

— Эта швея из Балыкова ужасна. Разве так шьют для госпожи? В её разрезах не видно исподней сорочицы, края сходятся, словно она шьет для простолюдинки.

Госпожа Морислана со своего места махнула мне рукой, прогоняя. Я зашагала к выходу. За моей спиной сестрица разливалась соловьем, требуя мастерицу выгнать, а платья пошить уже в Чистограде, где знают, как должна выглядеть госпожа.

Вернувшись в свою светелку, я наконец разложила свои вещи. В углу нашелся небольшой пустой сундучок, над ним к стене был приделан обломок оленьего рога. Летнюю справу и платки я уложила в сундучок, рядом расставила обутки, телогрею повесила на вешало из рога, а зимнюю справу вновь увязала в узел и сунула под кровать. По-хорошему, следовало бы попросить ещё один сундучок, но через несколько дней Морисланна увезет меня в Чистоград, так что смысла обустраиваться не было.

Продранный сарафан я поменяла на другой. А прореху спешно зашила, отыскав заботливо уложенные бабкой Мироной в узел нитки и иголку.

Покончив с вещами, я проведала травы в корзинке, оставленные в углу за кроватью. Они слегка приувяли, но до вечера могли и потерпеть. Раньше поварню навряд ли освободят, а варить приворотное при людях нельзя — крепость не та. Зелье, оно суеты и чужого глаза не терпит, говаривала бабка Мирона.

Покончив со всем, я вышла. И первым делом увидела околачивающегося за дверью норвина — не Сокуга, а второго, Рогора, как называла его баба Котря. Вот только Рогор ли он? Если настоящее имя Сокуга Скъёг или Скъйог, как сказала Саньша, то и этого родная матушка по-другому должна была кликать.

— День добрый. — Сказал мне норвин.

Свечи в подсвечниках-деревьях не горели, весь зал освещало единственное узкое окно, выходившее на боковую сторону дома, поэтому здесь было сумрачно. Но даже в полутьме я разглядела, что норвин смотрит на меня спокойно.

Как будто мое уродство его не только не отвращало — но и уродством не казалось.

— Подобру тебе, добрый человек. Я Триша-травница. — Уважительно сказала я. Потом припомнила свое намеренье расспросить второго норвина о Сокуге, ради Саньши. И спросила:

— А тебя матушка как нарекла?

— Ргъёр. Но ваши зовут меня Рогор. Ты тоже можешь. — Норвин шевельнул бровями, добавил: — Я теперь буду сопровождать тебя повсюду. Так приказала госпожа.

Мысли мои перескочили с Саньшиных печалей на другое.

— А что так? — Изумилась я чисто для порядка, хотя причину уже знала.

Сильно перепугалась госпожа моя матушка. Или хочет поберечься на всякий случай? Ишь ты, даже ко мне защитника приставила. Правда, одного, а сколько будет охранять Аранию?

Я одернула себя. Нечего считать, чего и сколько выделят моей младшей сестре. Это зависть, а от неё ничего хорошего в голову не приходит.

— У господина Эреша есть враги. — Невозмутимо ответил норвин.

И замолчал, чуть отступив в сторону. На кожаном ремне, что подхватывал такую же, как у Сокуга, безрукавную рубаху с глубоким запахом, был подвешен длинный тесак.

Вот только сомневалась я почему-то, что враги были у господина Эреша — ярость моей матушки при вести о Парафене говорила о другом. Но вслух я эти думки высказывать не стала. Просто кивнула норвину и двинулась вперед.

Подходя к лестнице, я вдруг услышала удивительные звуки, доносившиеся с первого поверха. Пока мы шли вниз, они становились все громче. Даже Рогор, бухавший сапогами по ступеням, не мог их заглушить. У нас в селе на праздниках плясали под бубен и дудки-сопелки — но эти звуки звучали по другому. Мягче и сильней. Певуче, как родник, журчащий на камнях. Свистяще, как ветер, танцующий в пустых по весне кронах деревьев.

— Эгергус. — Непонятно сказал норвин, поймав мой удивленный взгляд. — Короб из мягкой липы и тридцать две струны из лучшего конского волоса. Госпожа Морислана, которую мы зовем Морислейг, каждый день после обеда играет на эгергусе. И учит этому госпожу Аранейг. Или Аранию, по-вашему.

Вот эту штуку — эгергус — я бы с удовольствием увидела. И с ещё большим удовольствием поиграла бы на ней. Завлекать людей, не наливая им чего-то в рот, а всего лишь заставляя петь липу и конский волос. это почти волшебство.

Я завистливо вздохнула и вышла из дома. Рогор или Ргъёр шел за мной по пятам.

На поварне в этот час была только баба Котря. Красная и распаренная, она перемешивала содержимое громадной сковороды. Пахло жареным луком и незнакомыми мне приправами.

— Ну чо, девка, полдничать наконец пришла? — Провозгласила она, бросив любопытный взгляд на Рогора. — Как там Парафена?

— Плохо. Но есть надежда, что хотя бы встанет. — Уклончиво сказала я. И перевела разговор на другое: — Баба Котря, нет ли чего поснедать? А то я полдня по лесам лазила.

— Да уж как не быть, ягодка. — Добродушно сказала она, отворачиваясь от сковороды и оттирая пот с лица передником. — Я тебе поесть отдельно отложила, вон на загнетке держу, чтобы не остыло. Бери пока миску, хлеб сейчас принесу.

В миске обнаружилась густая баранья похлебка с зырей, приправленная репой и морковью. Мы с бабкой Мироной мясом баловались не каждый день — даже не каждую седьмицу по нынешним временам, потому как на дворе стоял месяц первокур, и время резать скотину ещё не приспело. Прежде чем устроится за столом, я глянула на Рогора. По хорошему, предложить бы ему разделить со мной застолье, но он уже устроился в углу поварни, глядя в окно и выказывая, что не желает ни угощаться, ни даже сидеть рядом со мной.