Колин Мэлой - Подземелья Дикого леса Страница 13

— Друзья мои, — начала Ифигения, — настали темные времена. Воистину ужасные. Зима захватила наши истощенные, измученные земли и отказывается уступать место весне. Пока мы здесь разговариваем, жители севера стоят в очередях за дневным пайком и вытаскивают из закромов последние запасы на черный день. За все годы бытности старейшиной мистиков — увы, с самого первого года — не довелось мне повидать такой страшной поры.

Кертис обвел взглядом собрание. Филин мрачно кивал в такт ее словам, лис Стерлинг сделал долгую, задумчивую затяжку из глиняной трубки. Волк-незнакомец молча смотрел в пылающий огонь.

— Кто виноват? — продолжала старейшина. — Я говорила с Древом, но не получила удовлетворительного ответа. Конечно, зима всегда жестока. Но, мне кажется, было бы ошибкой мне молчать о своих подозрениях: наши земли поражены болезнью куда более серьезной, чем капризы погоды. Все мы расплачиваемся за южнолесскую смуту. Ее-то и нужно искоренить.

— Смуту? — вырвалось у Кертиса. — А как же переворот? Он же должен был все исправить.

Незнакомец издал сухой смешок. Все взгляды обратились на него.

— Кертис, Брендан, — сказала Ифигения, — это капрал Доналбейн. Он рисковал своей жизнью, чтобы попасть сюда. Уверена, его рассказ вас заинтересует.

Волк-незнакомец молча смотрел в пылающий огонь.

Капрал пробормотал что-то приветственное и в последний раз глубоко затянулся из зажатой в зубах глиняной трубки. Потом выпустил через нос струю дыма, вытряхнул пепел из трубки в лапу и бросил на пол.

— Рад встрече, — сказал он голосом, похожим на скрежет железных граблей по щебню. — Зовите меня Джек, — добавил волк, наклонился и положил трубку на край очага.

— Капрал Доналбейн прибыл с самого юга, — пояснила Ифигения. — Все это расстояние он преодолел пешком, в строжайшей тайне. Его начальство не знает, что он здесь. Он рискнул своим званием — что там, своей жизнью! — чтобы добраться до нас и все рассказать. Так ему подсказала совесть.

— Это тот самый парень? — спросил Джек, нацелившись носом на Кертиса. — И ты, значит, знаешь девочку-полукровку, Прю?

— Да, — ответил Кертис, невольно двигаясь на краешек сиденья. — Так что с ней?

Волк помедлил мгновение.

— Умрет до наступления вечера, это точно. — Он обвел взглядом слушателей. — Они послали убийцу.

Кертиса словно молнией пронзило. Все мышцы напряглись, во рту пересохло. Сидящий по левую руку от него Брендан сердито рыкнул.

— Кому это понадобилось? — спросил он. — Я думал, вы, южнолесцы, возвели ее в герои — даже титул какой-то идиотский придумали, что-то вроде «девы с велосипедом». Разве не она вместе с вот этим вот пацаном подарила вам вашу великую революцию? — В голосе его зазвучал гнев. — Разве мы тут не проливали свою кровь, спасая ваши драгоценные жизни, пока вы были заняты тем, что сажали по тюрьмам безвинных птиц? И так-то вы решили продолжить? — Тут он уже едва со скамьи не опрокинулся от ярости.

— Спокойно, король разбойников, — проговорил филин Рекс. — Никто не забыл о ваших жертвах. — Он махнул крылом в сторону капрала, который, откинувшись назад, равнодушно внимал тираде Брендана. — Капрал — наш друг и союзник. — Когда в зале настала тишина, филин продолжил: — Прошу вас, капрал Доналбейн, расскажите нашим разбойникам, кто такие эти «они».

— Тут-то вся и загвоздка, — сухо начал волк. — Кто виноват, не разберешь. То есть я-то догадываюсь, да вот не докажешь. Они там все навострились вину перекладывать, ох как навострились. С самой катастрофы.

Кертис облизнул пересохшие губы и повторил:

— Катастрофы? Какой еще катастрофы?

— Я говорила о смуте, — вмешалась Ифигения. — Это она и есть.

— Катастрофой я называю ошметки правительства, с которыми вы нас оставили, — продолжал волк. — Хотя многие так не скажут, потому что, мол, это пахнет бунтом, но я говорю, что вижу. Название самое подходящее для того, во что превратилась наша земля.

— Что случилось? — спросил Брендан, снова усаживаясь на скамью.

— Ничего. Вот что случилось, — ответил Джек. — Сплошное ничего. Толпы народу начали требовать компенсаций, а вот вину на себя брать что-то очереди не выстроилось. Велосипедный переворот, конечно, дело хорошее, вот только когда романтика чуть поразвеялась, до рабочего люда наконец дошло, что некому о них заботиться.

— А где же временное правительство? — удивился Кертис, вспомнив, как вместе с большинством присутствующих подписывал документ, в котором устанавливалась новая административная структура переходного периода.

— Все там же. Куда оно денется! — ответил волк. — И с каждым днем все больше напоминает змеиное гнездо. Почти сразу как старейшина мистиков, птичий князь и король разбойников отправились к себе… — тут он по очереди посмотрел всем троим в глаза, нарочито чеканя их пышные титулы, будто пустые слова из книжки по истории, — …усадебные крысы вернулись к тому, что умеют лучше всего: подсиживанию и взяткам. Сначала кого-нибудь обвинят в непатриотизме. Тот ответит, мол, по крайней мере, это не ему давали на лапу контрабандисты, которые маковое пиво через границу тащили — или еще что. Тут крайним оказывается кто-то третий, и ему тоже приходится изобретать обвинения. Вот в итоге и выходит, что все «временное правительство» занято не делами, а тем, как бы понадежней прикрыть то, что у них пониже спины. Обстановка накаляется; обвинять начинают не только в непатриотизме, но и в сочувствии старому режиму, и стоит недодать взяток — бам! — и угодил в тюрьму. Тюрьма, значит, наполняется невиданными темпами. И тут в обществе возникают «патриотические настроения», каждый старается соседа перепатриотить, и в головах у всех одно только «наследие переворота» или еще какая чепуха вроде того. И все повально начинают носить памятные ленты и вот эти вот значки. — Он указал когтем на лацкан с колесом. — Чтобы не забывать Великий велосипедный переворот и все добро, которое он принес людям. Но это, конечно, не обязательно, что вы! У нас же теперь никто никому не приказывает, верно? Новый мир, все дела. Свобода. — Волк горько усмехнулся себе под нос и резко прижал руку к груди, отдавая честь. — Но если тебя заметят без этой цацки, ох… сразу начнется, мол, гражданин Доналбейн — свикист и контрреволюционер! Так что я не высовываюсь, делаю, что говорят, ношу ленту и значок, пою «Взятие тюрьмы» и «Le vélo rouge»[5] вместе со всеми, хоть меня до смерти достали эти проклятые слащавые песенки. И мне, значит, ничего не грозит. Но теперь, со всеми этими брожениями, преступностью никто не занимается, по ночам на улицу выходить опасно. — Волк кашлянул в кулак и просительно посмотрел на Ифигению. — Я не сильно вас обременю, если попрошу еще кружку макового пива? От всей этой болтовни жажда не на шутку разыгралась.