Танит Ли - Вазкор, сын Вазкора Страница 13

— Я слыхала, ты следишь за своим языком, когда говоришь с воинами, — сказала она. — Тебе следует следить за ним сейчас. Может, я скажу Эттуку, как его наследник говорит о Нем. — Скажи. Но сначала освободи ее от этого бремени или мы поговорим по-другому.

Она засмеялась, всего один смешок, и, приподняв вуаль, плюнула. Она стояла, большая и грубая, откинув голову назад.

— Не учи меня, черноголовик. Я не твои хнычущие жены, что выполняют твои приказы и любят это.

Я поддал бы ей так, что она полетела бы, но услышал вдруг, что Тафра зовет меня из палатки.

Я отложил удар и прошел мимо Котты сквозь полог. В палатке сильно пахло женщинами, травами и жженым углем жаровни. Тафра лежала на коврах, но приподнялась на локте, чтобы посмотреть на меня. Она больше не носила шайрин в моем присутствии, и она была бледнее Асуа, когда та плакала и просила о жизни своей дочери.

— Все хорошо, Тувек, — сказала Тафра, улыбаясь мне. — Это сделает мне честь, я ведь думала, что уже вышла из такого возраста.

Я посмотрел на нее, на ее белое сжавшееся лицо и зеленовато-голубой изумруд Чулы в ямке под горлом.

— Я убью его за это.

Она посмотрела на меня в ужасе и вцепилась в мое запястье.

— Нет, Тувек. Нет. Это хорошо. Я счастлива. Теперь он останется верным мне.

Котта вошла позади меня. Она сказала:

— У него разболтанный язык, у прекрасного воина, когда он спускает свои мысли с поводка. Неужели ты думаешь, мальчик, что я ничего не сделала, чтобы помочь твоей матери? Я давала ей зелье и делала другие вещи, но плод закрепился. Я ничего больше не могу сделать, иначе я поврежу ей. Раз так случилось, я должна постараться сделать так, чтобы у нее было достаточно сил для родов. Женщины ничего не знают. Первый ребенок часто трудно рождается. Он прокладывает путь. Потом легче.

Глаза Тафры были безумными от страха и страдания, и она снова улыбнулась и сказала мне, как она счастлива.

Глава 2

В ту ночь зиму прорвало. Дождь хлынул потоками, и нижние тоннели были затоплены. Потом вышло солнце, бледно-желтое, как обесцвеченная медь.

У моуи существовало поверье, что летнее солнце — это золотая девушка, которая играет на дудочке, призывая все живое выйти на землю. Внезапно черно-зеленая пустота долин оживает и наполняется птицами и зверьем как по волшебству. И когда они начинают танцевать в травах, голодные охотники настигают их. Птица накалывает червяка, большая кошка перегрызает птичке шею, человек вонзает свое копье в сердце кошке. Таков мир. Даже человеку лучше бы оглядываться назад: поблизости может оказаться волк или другой человек, или судьба — самый голодный охотник из всех.

В месяц Стрелы началось переселение с гор на Змеиную Дорогу, и зимнему перемирию пришел конец. Перед тем как снимать палатки мужская половина крарлов дагкта собралась на верхней долине для весеннего совещания.

На сборище все одевались в самое лучшее, нарядился и я. Леггинсы из темно-синей шерсти и шерстяная рубашка алого цвета, отделанная ярко-синим и белым, сошедшие с ткацких станков моих жен. Высокие сапоги и куртка из оленей шкуры, при этом куртка усеяна золотыми кольцами. Плащ из меха черного медведя, с которого я сам его снял; плащ был отделан каймой темного пурпура, застежки были из серебра. Пояс для ножей был из красного бархата, вымененного у моуи, городская вещь, так же как и два железных ножа в Нем. Я позволил Моке побрить мне лицо бронзовой бритвой, потому что у нее не дрожала рука.

Она уже опять распухала, еще один дуэт мальчиков, возможно. Вид ее живота терзал меня, напоминая о Тафре. Чувствуя свое бессилие в этом случае, я старался отогнать эти мысли прочь.

У меня на выгоне был достаточный выбор лошадей; мы съели многих в голодную зиму. Я сел в седло и вскоре выехал с родными моих жен, по традиции женитьба роднила и мужскую часть семьи. Я знал, что могу доверять Доки, родственнику по линии Асуа, и Финнуку — отцу Чулы, так же мало, как и остальным, а старшим братом Моки был Урм, тот, кого я сбросил в моем испытательном бою на воина. Я сломал ему ногу, и она плохо срослась, так что у него не было особой причины благословлять мое имя.

Мы въехали на долину собрания в полдень, когда солнце стояло подобно золотому щиту прямо над колоннами черных сосен в конце дороги.

Вожди крарлов встречались здесь ненадолго, обменивались рукопожатиями и сувенирами. Семьи выплачивали Кровавые Выкупы, и начинались новые враждования. Вскоре воины напивались и затевали поножовщину, когда мочились на деревья.

Внизу у костров сыновья вождей находили обычные предварительные способы для соперничеств и состязания, скакали на неоседланных жеребцах, метали копья в мишень или просто пили на спор, пока не падали ничком или не выхватывали ножи и сваливались замертво. Я не участвовал в пьянстве, будучи не в состоянии проглотить больше одной чаши. Но моя гордость заставляла меня участвовать в других состязаниях. Каждый год они вызывали меня испытать мой лук или копье, или ту или другую лошадь, все время молясь своим демонам, чтобы я опозорился, но я разочаровывал их и всегда побеждал. Они никак не могли научиться. Вскоре я выиграл у них набор прекрасных очищенных стрел из белого дерева с алым оперением, десять бронзовых колец и чей-то плащ из волчьей шкуры.

Ничто в природе или моей голове не говорило мне, как изменится моя жизнь за этот день, не предупреждало меня об охотнике, нацелившем древко своего копья в мою спину.

Выше по склону был родник с чистой водой, куда я отвел своего коня напиться на закате. Пока он пил, я стоял под деревьями и оглядывал сначала долину, которая превратилась от костров в тарелку, полную дыма, потом высокую гряду горных чащ на западе и севере.

Сосны, подобно стойкам темного ткацкого станка, ткали гаснущий закат солнца между стволами. Это был хватающий за душу свет, красный, умирающий свет, но чистый, как кристалл. Горы стояли на фоне этого света в сгустках тени и гребнях пламени, и каждая была похожа на огромный гаснущий уголек в очаге солнца.

Потом полыхнула вспышка, как искра из этого очага. Потом еще и еще.

Я вгляделся туда, откуда вылетали эти искры, и увидел, что некоторые из горных теней ожили и надвигались с запада зубчатой волной.

Я приставил руку к глазам, заслоняясь от солнца, и разглядел всадников, скакавших с запада, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, и искры летели из драгоценных камней на их одежде и сверкали в поводьях их высоких коней. Драгоценности и кони пришпорили мою память, и бесчисленные рассказы всплыли в моем мозгу.

Я оставил своего коня у водопоя. Обеспокоенный, он повернулся и наблюдал, как я бегу вниз по склону к долине собрания.