Елена Асеева - По ту сторону Солнца. Часть первая Страница 13

А секундой спустя мертвое лицо девушки сменилось на смеющееся личико Павлушки, Пашуни, Панички, как его величали, любимого и единственного сына Даши. Круглое, полненькое, как у мамы, оно глянуло на нее двумя крупными серо-голубыми глазками, обрамленными длинными темно-русыми ресничками и изогнутыми негустыми бровками. Прямой с широкими крыльями нос и небольшой рот с четко выраженной галочкой на пухлой верхней губе, растянувшись в улыбке, явил глубокую ямочку, залегшую на левой щечке. Звонкий смех Панички загасил все сторонние звуки, и даже голос Владимира Сергеевича, сказавшего:

— Спит, тогда собирайтесь. Места в самолете уже забронированы.

К смеху сына прибавилось его четкое изображение, одетой в голубую курточку и синие джинсы коренастой фигурки. Плюхающего обутыми в белые кроссовки ножками по широкой луже, покрывшей сверху серый асфальт, и ссыпающего на его густые, русые волосы с медным оттенком крупные капли дождя. Павлушка резко качнул головой вправо-влево и сейчас же капли прицепленные к его давно нестриженным волосикам разлетелись в разных направлениях, неспешно вращая своими округлыми формами и с тем принимая на свои прозрачные бока рубиновые лучи света, спущенной с крупной красной звезды, зависшей где-то справа.

Резкая боль теперь пробила не только мозг, но и все тело Дарьи, на мгновение вернув ощущение времени, и тотчас она услышала приглушенный голос Петра Михайловича:

— Сейчас сделаю ей укол. У нее, очевидно, было какое-то повреждение мозга, а может даже опухоль или киста, потому такие судорожные приступы. Очень плохо, что это случилось уже в дороге. Хотя бы вы успели Юрий Анатольевич доехать до Зенита без повторных приступов.

Глава пятая

Даша пришла в себя от легкого покачивания, точно взяла на руки дотоль снившегося ей Павленьку, а он цепко ухватив ее за шею, крепко прижался. Чем и вызвал то самое покачивание вперед-назад, ибо к пяти годам был крепким бутузом. Чувство оцепенения (как сравнил бы человек душевного онемения или правящей в нем утраты) такого которое бывает от потери близкого, любимого, неважно его ли смерти или только подлого, злого предательства, наполнило Дарью горечью и обидой. Не то, чтобы она не могла жить без бывшего. Просто дотоль едва пережитая боль от смерти полуторагодовалой, старшей дочки (умершей от осложнения после прививки), заслонилась заботой о рожденном Пашуле, особым болезненным попечением о его здоровье, создании идеальной семьи, чистоты, уюта и радостью приготовления чего-нибудь вкусненького. Нежданно, именно вдруг все ее хлопоты вылились в предательство, не менее жуткое, чем смерть Любавушки, когда заглянув в карие глаза Виктора, Дарья прочитала там приговор собственной семье и ее чувствам.

— Люблю другую, — прозвучало из его уст, точно перечеркивая прожитые года, потерю дочери, рождение, как надежду — сына, и его давешнее двухлетие.

Нет, Даша, не стала психовать, кричать, просить, она, молча кивнув, ушла в комнату к сыну, чтобы прижав его русую с медным оттенком волос головку к собственной груди, прикусив верхнюю губу, ждать.

Ждать, когда Виктор соберет свои вещи в сумку, также, молча, покинет ее дом, хлопнув громко дверью. Потом будет страшная ночь и горькие, наполненные воем рыдания, опрокинутые в немую, глухую подушку. Потом будет болезненный развод, в котором бывший окажется столь меркантильным, что разделит все нажитое, включая мебель, посуду и даже постельные принадлежности. А после три года тишины, два или три денежных почтовых перевода, да один звонок на пятилетие Пашули с поздравлением по поводу его дня рождения.

После сумбурно тяжелого расставания, потери дочери почитай и не осталось веры в себя, лишь появившееся за год до развода творчество, не столько приглушало боль, сколько просто от нее отвлекало. Вместе с тем внутри Даши, появившись, поселился страх указывающий, что веры в мужскую половину не осталось. Даже сама мысль о крепком мужском плече, почему-то вызывала горькие воспоминания, как упавшие на кофейного цвета ковролин голубые, махровые полотенца Виктор торопливо засовывал в черную с белыми широкими полосами сумку.

И еще!

С тех самых пор, хотя вернее раньше, с момента, когда гвоздями заколотили маленький гроб, навечно отделивший от нее Любушку, в Дарье появилось чувство временности. Осознание всего законченного, завершенного, не имеющего продолжения. Ощущения праха. «Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах», — именно эти слова Библии, почасту отзывались в мозгу женщины, пониманием ограниченности времени, чувством четко выверенного этапа жизни, имеющего уж слишком короткий срок действия.

Голова Даши сызнова качнулась взад-вперед, а десятком секунд спустя пришло осмысление, что она лежит на заднем сидении автомобиля, на левом боку, поджав ноги в коленях. Это она поняла, еще даже не открыв глаза, определив только по гулу двигателя, и особому запаху каковой был насыщен едким духом бензина и приторной кожаной, довольно пыльной обивки сидений.

Резко открыв веки, она, вздев взор, оглядела сидящих на передних сидениях автомобиля людей, угадав в одном из них, по чуть плосковато-округлой макушке голову Юрия Анатольевича. Неспешно спустив ноги вниз, женщина, поднявшись с сидения, села и тотчас увидела встревоженный взгляд, мелькнувший в зеркале заднего вида капитана спецслужбы. Ее слегка качнуло назад и Дарья разком прислонилась к спинке сидения, сейчас более осмысленно оглядевшись. Притом приметив удобные черные кожаные сидения с высокими подголовниками, округлую панель приборов указывающих на салон достаточно дорогого автомобиля с элегантно-красивым интерьером, хотя и очень прокуренного внутри. Сквозь тонированные стекла задних дверей просматривалась охваченная с двух сторон плотными рядами хвойных деревьев дорога, местами освещенная разрозненным светом, падающим от невысоких фонарных столбов, и тем явно указывающая на наступившее ночное время суток. Легкий озноб пробил Дашу с головы до ног, вызвав крупные мурашки на коже и это несмотря на одетую куртку, и дотоль прикрытые шерстяным пледом ноги, при подъеме упавшем вниз на ворсовой коврик. Юрий Анатольевич сидящий справа от водителя торопливо выглянул из-за сидения и тот же миг внутри салона вспыхнул свет, осветив и саму женщину, и салон, как оказалось не черный, а серебристого оттенка.

— Как вы себя чувствуете, Дарья Александровна? — нескрываемо обеспокоенно вопросил Юрий Анатольевич, оглядывая женщину с головы до ног. — Укройтесь, потому как снаружи прохладно, — отметил он, и, просунув через сидения руку, поднял с коврика плед, натянув его до талии Даши.