Анна Китаева - Перстень без камня Страница 13

— Немыслимо, — покачал головой главный почтальон. — То есть, этого нельзя совершить без помощи магии…. и все равно невероятно! Покойник был сильным магом?

— Нет, — буркнул Мбо. — У покойника был сильный артефакт… Налей-ка мне еще вина, племянник… То есть, мы можем лишь предполагать, что артефакт мощный, поскольку он достался Северу.

— А! Так вот из-за чего спор, — пробормотал Йемителми.

— Магический предмет родом оттуда, — продолжал военный советник. — И это говорит о том, что в океане есть еще один континент или хотя бы острова. Там кто-то живет. И эти люди, или кто они там, теперь знают о нас больше, чем мы о них!

— Кровь и пепел! — не удержался Йемителми. — Ты так говоришь, как будто они уже готовятся напасть!

— Привычка, — буркнул Мбо. — Лучше ждать нападения, которого не будет, чем наоборот.

Он потянулся за бутылкой, покрутил ее в руках и отставил. Налил себе сока.

— А что там за артефакт? — спросил Йемителми.

— Пока что мы его не видели, — поморщился Ун Бхе. — Собственно, переговоры были о том, позволит ли Север нам на него взглянуть. Они, конечно, заупрямились, но так, для порядка. Северяне отлично понимают, что в этом деле у нас общий интерес. Мы теперь знаем — океан не пуст, и оттуда может кто-то прийти. А это многое меняет.

Королевский почтальон согласно хмыкнул. Военный советник Юга вздохнул:

— Теперь тебе известно примерно столько же, сколько и мне.

— Вот уж спасибо тебе, дядюшка, — буркнул Йемителми. — От лишнего знания подушка не мягчеет.

— Пожалуйста, — ухмыльнулся великолепный Ун Бхе. — Мягкая подушка тебе по должности не положена, верно? Ладно, налей-ка мне… Хм, чего бы нам выпить после аметиста?.. Чего-нибудь достойного, с одной стороны, а с другой — такого, чтобы голову надолго не затуманило… Вот что, племянник, будем пить медовый топаз. Наливай. Ну — за победу над врагами!

Йемителми послушно разлил по кубкам бледно-золотистое густое вино.

— За победу, — откликнулся он.

Сколько он знал брата своей матери — а знал он его всю свою жизнь, — тот пил только за победу над врагами, ни за что больше.

И всегда побеждал.

— Тиль, — грустно сказал сударь Вальерд Брайзен-Фаулен, — давай вернемся.

Его возлюбленная жена Тильдинна вздернула подбородок и ничего не ответила. Вальерд подавил вздох и попытался воззвать к благоразумию супруги.

— Мы пропустим завтрак, Тиль, — мягко заметил он, — а за него уплачено. Может быть, уже пропустили.

Тильдинна остановилась и смерила Вальерда презрительным взглядом.

— Завтрак? — фыркнула она. — Уплачено? О чем ты думаешь, Валь, и о чем ты говоришь, когда мы переживаем приключение? Приключение с большой буквы! Можешь возвращаться, я тебя не держу!

Задрав подбородок еще выше, чем прежде, сударыня Брайзен-Фаулен гордо двинулась вперед по пыльной узенькой тропке, пролегающей между заросших сорняками огородов. Вальерд тихонько вздохнул, а потом вздохнул еще раз, громко, потому что жена его все равно не слышала. Приключение? Ничего подобного. То, что происходило сейчас, он согласен был характеризовать словом «глупость», а еще точнее — словом «неприятность», но ничего мало-мальски интересного и привлекательного он в этом занятии не видел.

Возможно, разница была обусловлена воспитанием. Тильдинна Брайзен-Фаулен, в девичестве Онлопп, провела детство и юность в отеческом доме. Ее муж с восьми до шестнадцати лет воспитывался в частной школе для юношей, и хотя был скорее тихоней, нежели забиякой, однако научился и драться, и в окна лазить, и наставнику врать, и удирать из школы с целью предаться запретным радостям — от фруктов в меду на первой ступени обучения до кабацкого кутежа на последней. Поэтому прогулка по задворкам ранним утром натощак его ничуть не вдохновляла. Сначала Вальерд шел за обожаемой супругой, потому что чувствовал себя виноватым за утренние недоразумения. Затем он надеялся, что ей вот-вот надоест, и они вернутся назад, к удобствам, горячему чаю и свежим булочкам. Но «приключение»? Это могло затянуться надолго. Пора принимать меры. Нужно заинтересовать Тильдинну чем-то, что прямо сейчас происходит в Бедельти, вот только чем? С фантазией у сударя Брайзен-Фаулен было слабовато. Тропинка тем временем становилась все круче, приходилось смотреть под ноги. Что же посулить своенравной женушке? Может быть… морскую прогулку? Да!

— Послушай, Тиль! — воодушевленно начал Вальерд. — Как думаешь, не покататься ли нам на лодке?

— Лодка! — воскликнула Тильдинна. — Да!

Вальерд не успел обрадоваться быстрому успеху. Тиль обернулась, ухватила его за локоть и ткнула пальцем вперед и вниз:

— Смотри, Валь! Лодка с тюленями! Вон, в бухточке! Скорей, я хочу прокатиться на лодочке! Помоги мне спуститься. Что ты сказал?

— Я просто поперхнулся, дорогая, — неискренне ответил сударь Брайзен-Фаулен. — Просто поперхнулся.

И супруги начали спуск в бухту.

Орвель дор Тарсинг, король Трех ветров, которого военный советник Юга и начальник его собственной секретной службы единодушно сочли умным человеком, в это утро чувствовал себя полным дураком.

Нет, хуже. Он чувствовал себя дураком, выставленным на посмешище.

В этом чувстве не было ничего нового или необычайного. Орвель испытывал его уже много лет, регулярно, каждые полгода — то есть, каждый раз, когда во время празднования смены сезонов он становился ключевой фигурой карнавала. Будучи монархом, дор Тарсинг привык к постоянному вниманию. Куда бы он ни шел, за ним словно следовал невидимый источник света, луч которого безжалостно высвечивал все подробности поведения короля. Но большую часть года любопытство зрителей было вполне терпимым, и лишь на переломе зимы и лета молодой король ощущал внимание зевак почти физически, как липкую пленку на коже.

Если искать сравнений, весь год посетители островов на него лишь поглядывали вскользь, слегка интересуясь, не забыл ни он застегнуть штаны. А во время праздника они наблюдали пристально, желая не пропустить момент, когда штаны окажутся расстегнутыми. И то, что момент настанет, было известно заранее и наверняка.

Именно так Орвель дор Тарсинг относился к своему родовому проклятию — как к расстегнутым штанам. Многим этот образ показался бы очень странным, а еще незаслуженным и нелепым. Кто-то видел в наследственном проклятии мрачную романтику; кто-то — обычное житейское обстоятельство; кто-то — удачу, позволившую Тарсингам из обычного золотого рода сделаться династией монархов, пусть даже королевство их было крошечным, едва ли не игрушечным. И вряд ли кто-нибудь разделил бы взгляды Орвеля на этот счет. Так или иначе, он своими взглядами ни с кем не делился. Молодой король вообще был немногословен, а уж когда дело касалось его личных переживаний — особенно.