Андрей Сердюк - Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина Страница 13

— Нет, — сознался Виктор.

— Тундра, — махнул рукой Сорокин.

— Верхняя тундра, — поправил его Виктор и попытался оправдаться: — Я тогда, наверное, за Хазарской Стрелой ходил. А может за Хорошей Миной.

— А-а-а! Ну, раз так, тогда прощаю… Так вот. Рассказываю. Разя из нашей Наташки всего за какой-то месяц настоящую попсячую звезду сделал. Я тебе говорю, — парень просто волшебник. Она ведь у нас с малолетства одними только этими восточными драчками занималась… В секциях на татами чуть ли не ночевала. Доски ломать, кирпичи крушить, — такая вот у неё была музыка. Ну, голоса у неё естественно никакого, — только и умела этот свой «банзай» проорать. Со слухом опять же у неё не шибко густо. Но, представляешь, раскрутил. Сделал из говна конфетку. Выполнил Чапин заказ на все сто… Для начала написал он ей такую забубённую песенку…

— Ы ыы жама жашышыла! — умудрилась возмущёно крикнуть Йоо, не переставая при этом жевать, — желваки на её монгольских скулах бродили как барханы по пустыне во время песчаной бури.

— Ага, сама, — отмахнулся от неё Сорокин и продолжил: — В той песне Наташка явилась в образе такой, знаешь, юной и непорочной невесты, — некоей Честной Йоо… Честной, но бойкой. Такой, которой, понимаешь, в рот палец не клади. Но, в первую очередь, конечно, — честной. Полтора года по всем станциям крутили, во все хит-парады вставляли, клип на эту песню по всем каналам… Даже странно, что ты не слышал. Такой, скажу я тебе, промоушен агрессивный был! Такие деньги в ротацию вбухали! Бешеные просто. Но не зря. Теперь кого не спроси, а какая она Йоо, девяносто девять процентов электората хором ответят — честная. Вот разбуди и спроси — какая? Однозначно спросонья: честная. Нет, ты понимаешь, как Чапа дело-то обставил? Какая она «Йошкар-Ола-ойл»? Честная! Вот такое тебе нейро-лингвистическое программирование, вот такое тебе «как завоевать друзей». Попробовали бы эти ряхи из Генпрокуратуры потом объявить, что ОАО «ЙОО» не честное, — хрен бы кто им поверил.

— Грамотно обставились парни, — согласился Виктор.

— Да, толково. И Наташка, к тому же, была к делу приставлена. А вот сейчас… — Сорокин огорчённо махнул рукой, — Сам понимаешь, — у папы другие горизонты, новые проекты, уже с америконасосами, — а вступившие в силу контракты с америкоподсосами это уже стопроцентная страховка. Если не двухсотпроцентная. Американ эйер форс, Четвёртый флот и дяденьки из госдепа это, согласись, покруче будет всяких там Росгосстрахов и своих человечков в Кремле. Смысла спонсировать творчество дочкино теперь ему никакого… Короче, сдулся весь этот джаз. Разя Наташку со двора погнал. Проект закрыл. У него этих Наташек… Ну, девчонка наша отца родного с ходу за это прокляла, отреклась и во все тяжкие… Школу бросила. С уличной бандой какой-то связалась… Родня еле выловила её. В каком-то притоне. Отмыли, тыков вставили и ко мне привели. Чтоб, значит, уходом за дядькой-инвалидом вину перед семьёй искупила.

— Ну и как?

— Да никак! Я её, наверное, прибью скоро. Веришь?

Виктор, глянув на то, как девчонка и пёс отчаянно возятся, пытаясь вырвать друг у друга последний кусок, Сорокину поверил. Когда-нибудь, наверное, точно прибьёт.

— Йоо! Дюк! — для порядка и блезиру гаркнул Сорокин. Но какой там, всё без толку. Кричи не кричи. Оставалось ему только на судьбу свою горькую случаем забредшему приятелю пожаловаться: — И что я, по-твоему, смогу в такой суетной обстановке для вечности сотворить?

Виктор ничего не ответил, только плечами пожал. А про себя подумал, что писателю, как и разведчику, лучше всё же вообще никаких родственников не иметь. Не близких, не дальних. Никаких. Никакой семьи. Вовсе… Иначе кончишь, как софьетерпец и первый толстовец Толстой, — на случайной скамейке.

— Послушай, Вить, а может ты их с собой возьмёшь? — осенило вдруг Сорокина, вероятно от глубокого и дремучего отчаяния, — Нет, правда, а что если ты их с собой в Путешествие… того… возьмёшь. Они такие… Они пригодятся. И обузой не будут.

— Да ты что!! — горячо возмутился Пелевин, — Ты, Володь, сам-то понял, что сказал! Какое там Путешествие? Она же ребёнок совсем и…

— Она дьяволёнок, а не ребёнок, — перебил его Сорокин. — Уже скоро шестнадцать девке.

— Нет, Володь, ты извини, но я на это ни за что не подпишусь, — Виктор решительно замотал головой.

— А я и сама с этим козлом никуда не пойду! — заборов пса, встряла в разговор двух взрослых мужчин невоспитанная Йоо.

На «козла» Виктор отреагировал мгновенно. Попавшимся под руку поварским топориком.

Томагавк, бешено вращаясь, стремительно пересёк пространство кухни.

И направлялся он, посланный верной рукой, не куда-нибудь там в угол, а, без всякого сомнения, точно в цель — прямёхонько летел он в русую бошку наглой девчонки. Без вариантов.

Казалось, что всё, — крови не избежать.

Но тут такая штука случилась: когда до непоправимого остался какой-то тонкий миг, — растянувшийся для Виктора в кошмарную вечность, а точнее, в вечность кошмара, — Йоо хладнокровно, не сдвинувшись с места ни на миллиметр, слегка отклонила голову, — и снаряд, оцарапав её серёжку, имеющую форму Сияющей Дельты, воткнулся в холодильник.

На кухне воцарилась рычащая и звенящая тишина. Рычали Дюк и холодильник. Звенела серёжка.

Всполошившийся пёс тут же изготовился — работа у него такая — к прыжку, и замер, в ожидании команды. Но команды не последовало.

Зато состоялась дуэль. Оба — и Виктор и Йоо — одновременно и резко сняли свои очки.

Виктор глядел ей в глаза зло и удивлённо. Йоо тоже смотрела на Виктора удивлённо. Но почему-то нежно. Всё уже в этой жизни повидавшими глазами.

Виктор сдался первым. Моргнул.

— Йоо согласна в путешествие, — произнесла, нарушив молчание, девушка, продолжая изучающе смотреть на Виктора. — И ещё, — я теперь буду твоя невеста.

— Моя твоя не понимает, — выходя из оцепенения, догадался передразнить Виктор.

— Слушай, а ты, кажется, его насмерть убил, — огорчённо заметил Сорокин, который никакого внимания на поединок характеров не обращал, а крутился возле изуродованного холодильника.

— Да нет, Володь, только ранил, — дал свой диагноз глубоко сидящий в Пелевине инженер, — Ты только знаешь что, — ты топор оттуда пока не вынимай. Пусть так и торчит. Тогда он у тебя ещё десять лет профурычит. Я отвечаю.

— Почему ещё десять, если я его только месяц назад… большой такой… чтобы ноги поместились. Ладно… Ерунда. Так даже и оригинально… Ну, так ты согласен?

— Ты это о чём?

— О Йоо.

— Володь, прекрати, а.

— А я тебе денег дам.