Татьяна Турве - Если ты индиго Страница 13

"Тогда лучше уж быть невысокой, так хоть свобода выбора", — в который раз утешила себя Янка. Да и вообще, папа любит ей цитировать из своих любимых "Двенадцати стульев", в вольном переводе про Эллочку-Людоедочку: "Эллочка была маленькая, так что любой, пусть самый плюгавенький мужичок чувствовал себя рядом с ней большим и сильным мужем…" Сравненьице, конечно, не ахти, но сама мысль заслуживает уважения. Хо-хо!

Второй ее крупный недостаток — это близорукость. Даже не то, чтобы недостаток… Почему-то так получилось: классе в четвертом зрение без всякой видимой причины начало падать. (Хотя не без причины, конечно: скорей всего, это чтение лежа при чисто символической лампочке вылезло боком.) Мама отреагировала на диво оперативно и чуть не силком потащила Янку к окулисту, а та прописала ужасающего вида очки в розоватой пластмассовой оправе. (Яна сразу же их окрестила "Фобос и Деймос, страх и ужас". Она в то время сильно интересовалась астрономией.)

Так вот, эти выписанные докторшей очки Янка возненавидела всеми фибрами души и твердо для себя решила, что такого публичного позора просто не переживет! Чего уж тут удивляться, что за все последующие годы ни разу не вышла на улицу со злополучным "Фобосом и Деймосом" на носу, только дома иногда таскала. Хоть как мама ни пилила, ни зудела и не капала методично на мозги. Но всё безрезультатно: еще не родился тот, кто может сломить сопротивление Скорпиона!

Из-за этого ослиного (по маминому определению) упрямства пришлось несколько лет мириться с неизбежными минусами близорукости. Например, когда проходишь в десяти метрах от знакомых и не здороваешься, потому что не сразу узнаешь… Или когда пропускаешь нужный автобус только из-за того, что он издали показался совсем другим номером — вот это уже полный пролет! Именно тогда Янка и приспособилась распознавать маршрутки и автобусы не по названию, а "в лицо": на родной Жилпоселок, к примеру, табличка рядом с водителем ярко-зеленая с белыми буквами, на Центральный рынок — желтая или белая с черной надписью… "Художественное восприятие мира", подшучивает над ней папа.

В общем, когда год назад заказали в "Оптике" контактные линзы, жизнь наконец повернулась к Яне лицом, а не той другой, филейной частью. Дело было осенью, буйными красками отцветало по-южному длинное бабье лето, и до самого ноября летели с деревьев потрясающе яркие листья. Каждый день после занятий Янка отправлялась бесцельно бродить по городу — просто гулять по паркам да по улицам и зачарованно глазеть по сторонам. Оказалось, что трава на газонах — это не одно сплошное густо-зеленое пятно, а несчетное количество тоненьких нежных травинок. И опавшие листья под ногами — совсем не однотонный скучный ковер, а как раз наоборот: багряно-красные, желтые, коричневые, темно-зеленые с разлапистыми прожилками и без… Та прошлая осень так и осталась в памяти огромной палитрой с акварельными красками, над которой колдует небесный Гулливер.

Вот от чего Янка до сих пор не может избавиться — это от своей знаменитой рассеянности. Точно так же, как в детстве, может пройти мимо в двух шагах и наглым образом не узнать. А народ, естественно, обижается и устраивает разборки: "Как ты могла?!.." Видно, осталось в наследство от тех времен, когда смотреть внутрь себя было намного интересней, чем на прохожих.

Девочки стояли на улице под самой дверью — следовательно, и инструктора Иры еще нет, повезло… Янка почувствовала жгучую к тренерше благодарность. Больше всего на свете она, Яна, терпеть не может прибегать во время тренировки: все уже разминаются, а ты переодеваешься в гордом одиночестве, точно бедный родственник в двадцатом колене!

— Расслабься, — раз в сотый повторила Юлька, — я ж говорила, что успеем. Take it easy. (Не принимай близко к сердцу.)

Вообще-то это любимая Юлькина привычка: к месту ли, ни к месту вставлять английские фразы и словечки. Да и остальные девчонки потихоньку начинают перенимать, действует заразительно.

— Лучше поздно, чем никогда! — по-доброму встретила их Галя. Забыв про свою диету, она как раз отправляла в рот колоссальных размеров хот-дог, из которого вываливались куски чего-то ярко-оранжевого (наверно, корейской моркови). Стоит заметить, запивала подруженция это гастрономическое извращение колой "лайт"… Янка моментально вспомнила свой любимый прикол у Задорнова, из серии про американцев: "Дайте мне, пожалуйста, три двойных гамбургера и одну ДИ-Е-ТИ-ЧЕС-КУЮ кока-колу!" Но озвучивать свои развеселые мысли вслух благоразумно не стала: Галька всегда становилась очень чувствительной, едва только дело касалось этой крайне щекотливой темы.

Юлька оглянулась на стоявших неподалеку незнакомых ребят: те оживленно что-то выкрикивали и гримасничали, как стая шимпанзе. Короче говоря, всячески пытались привлечь к себе внимание:

— А это кто?

— Это каратисты, их к нам перевели, — Маша, как водится, была в курсе.

Яна в свою очередь выразительно вздохнула:

— Вот это счастье! Всю жизнь мечтала.

— А чего вы тут стоите? — поинтересовалась Юлька.

— А ты как думаешь? — съехидничала Машенция.

— Что, закрыто? — Юля решительным шагом направилась к двери, Галька радостно закричала ей вслед:

— Иди замок поцелуй! Подергай, подергай…

И только подлила масла в огонь: Юлька обеими руками крепко вцепилась в дверную ручку и уперлась ногой в дверь, не забыв скорчить при том зверскую физиономию. Девчонки хватались друг за друга от смеха: что-что, а развлекать публику Юлия умеет в совершенстве! Дверь в тот же миг распахнулась, как от сказочного "сезама", и разъяренная техничка в темно-синем рабочем халате завелась с полоборота:

— Хулиганы! Ты что делаешь?! — и только тут разглядела: — А еще девочка!..

— Со стрижкой моя, — во всеуслышание объявил Эдик, — люблю с характером!

— Пятьдесят на кудрявую, — включился в обсуждение Сергей.

— Да, ножки ничего… — поддержал Макс. — Семьдесят.

— Сто.

— Сто пятьдесят!

— Двести! — пацаны в восторге засвистели, Эдик размашистым движением сунул приятелю руку:

— Ну, Серега! Молоток. Дай пять! — и неразборчиво забубнил себе под нос: — Двести на блондинку раз, двести на блондинку два… Продано!

Сергей порылся в кармане джинсов и после недолгих поисков выудил оттуда пару смятых купюр:

— Две гривны, держи!

— Пятьдесят копеек за мою, я не жадный! — Эдик с самой серьезной физиономией подкинул монету на собственную ладонь. Ребята дружно загоготали, воздавая дань его остроумию. Этот момент с "оплатой" они любили больше всего, даже с деньгами расставались охотно, играючи. Хотя какие это деньги!..