Александр Рудазов - Сын архидемона Страница 13

Однако Джемулан весьма меня удивил, сообщив, что это не анклав, а полноценная вселенная. Я попросил разъяснений, и он скороговоркой поведал, что вселенные, как известно, бесконечны — и это действительно так. Однако планеты тоже в определенном смысле бесконечны — или вы можете найти у шара начало и конец? Вселенная классического типа — четырехмерная гиперсфера… или, в случае Эйкра, четырехмерное кольцо Мёбиуса. Если очень-очень долго лететь в одном направлении, в конце концов вернешься на то место, с которого начинал — в этом и заключается бесконечность вселенной.

Другое дело, что проверить это на практике невероятно трудно, поскольку протяженность этой гиперсферы — миллиарды световых лет… или даже сотни миллиардов. Тем не менее порой встречаются вселенные и поменьше… а изредка бывают и совсем крошечные. Такие, как эта. Обладая острым зрением, здесь можно увидеть собственную спину — очень-очень далеко впереди.

На этом месте я перебил Джемулана, спросив, чем же в таком случае нормальная вселенная отличается от анклава.

— Расположением в метапространстве, — ответил сид. — У полноценной вселенной собственная «клетка в таблице», а анклав — это просто замкнутый кусочек пространства, отделенный или отделившийся от какой-нибудь вселенной. Своего рода пузырек между мирами… или даже внутри мира.

— Надо же. А я думал, что мир от анклава отличается только размером.

— Распространенная ошибка. Мир, или вселенная — это самостоятельный четырехмерный континуум, а мирок, или анклав — пространственный сегмент, обособленный от родительского континуума, — повторил еще раз Джемулан. — Но поскольку настолько крошечные вселенные — огромная редкость, многие путаются в терминологии и называют анклавами все маленькие миры скопом.

— Это да, патрон, — подтвердил внимательно слушавший Рабан. — Мы с Волдресом так всю жизнь и делали.

— Кстати, ты нас видишь? — спросил Джемулан, пристально вглядываясь в даль.

— Нас — которые здесь, или других нас — которые там?..

— Которые там.

— Вижу.

— А я нет… хотя раньше видел.

— Зрение ухудшается? — посочувствовал я.

— Зрение у меня идеальное.

— Тогда в чем дело?

— Кажется, мы уже договорились, что я тебе не учитель, — высокомерно ответил сид. — Давай руку, полудурок, прыгаем в Вур. Совершенно незачем тут болтаться.

— Может, я все-таки сам нас переброшу? — предложил я. — Ну тебе что, жалко?

— Ты не сможешь.

— Почему это?

— Мы ограничили твое Слово стажерскими правами, — неохотно сообщил Джемулан.

— И что это значит?

— Ты можешь перемещаться сам, но не сможешь никого взять с собой.

— То есть…

— Да. Если ты попытаешься перебросить нас, то перепрыгнешь один — я останусь здесь. Так что пока я твой куратор — перемещением занимаюсь я.

— И долго это будет продолжаться?

— Зависит от твоего поведения. Давай руку.

Я молча сунул Джемулану среднюю левую ладонь, с трудом подавляя желание выпустить когти.

Перед тем, как переместить нас, сид на миг задумался, крутанул пальцами, создавая крошечное облачко, и достал из кармана что-то вроде пудреницы. Оттуда он извлек пару желтых конусов, которые тут же сунул себе в ноздри, и еще какой-то шарик, который запихал куда-то в горло.

— Кстати, как у тебя с дыханием? — неохотно спросил меня Джемулан, покончив с этой процедурой.

— Лучше всех. Вообще не дышу. А что?

— Ничего. Раз не дышишь, все нормально.

Через минуту я понял, в чем дело. Безымянная крошка-вселенная, где мы находились до этого, то ли была заполнена нормальным воздухом, то ли ее физические законы попросту не подозревали о такой вещи, как «дыхание». За время своих странствий я встречал миры, в которых вообще невозможно задохнуться. Легкие перестают функционировать, превращаются в бесполезный атавизм.

Однако этот новый мир, Вур… в нем воздуха было вдосталь, но он явно не подходил ни для человека, ни для сида.

Очень-очень плотный воздух. Лишь чуть разреженнее воды. Не совсем бесцветный — в целом видимость нормальная, но хуже, чем на родной Земле. Куда ни глянь, везде плавают каменные глыбы, похожие на исполинские пальцы. Метров по пятьсот в высоту, нижняя часть слегка сужена, оканчивается округлым «набалдашником». Между глыбами во множестве снуют ярко-красные рыбоподобные создания. Изредка попадаются и другие — нежно-голубые, похожие на мурен с длинными плавниками.

Как и в крошечной вселенной до этого, никакой тверди у нас под ногами не было. Правда, не было и невесомости, как там. Мы висели в этом сверхплотном воздухе… или разреженной воде, медленно погружаясь на дно… во всяком случае, я думаю, что где-то там внизу должно быть дно. Пока что я вижу только бесконечную синеву — что наверху, что внизу. Определить силу тяжести в таких условиях трудно — но мне показалось, что она меньше земной.

Джемулан кратко сообщил, что Вур — газовый гигант. Его ядро безжизненно, зато плотная и густая атмосфера населена разумными существами — ольквари. Мы сейчас находимся не где-нибудь, а в одном из крупнейших их городов — Воруннохе.

Эти плавающие вокруг каменные глыбы — не что иное, как здания. Огромные здания. Однако жильцов в них относительно мало — в каждом по паре сотен, не больше. Маловато для небоскреба, изначально рассчитанного на десять тысяч.

Цивилизация ольквари переживает упадок. Эти существа достигли высот прогресса, обеспечили себя всем, что могли пожелать, победили болезни и голод, покончили с войнами и преступностью. Даже деньги, и те были отменены — наступило такое изобилие, что все товары и услуги стали бесплатными. Большая часть работ перешла на плечи машин, а себе ольквари оставили только интересные и приятные занятия.

Так наступила стагнация. У ольквари было все — и исчез стимул развиваться. Незачем было что-то делать, ни к чему было работать или учиться — зачем, если можно жить без забот на всем готовом? Немногочисленная часть населения занималась наукой, философией, искусством или спортом — остальные не делали даже этого. Планета превратилась в подобие Сибариса — древнего города роскоши и неги.

Сейчас на всем Вуре едва ли наберется сотня миллионов жителей, тогда как тысячу лет назад их было больше двадцати миллиардов. Большинство семей ольквари ограничивается одним ребенком, а многие и вовсе умирают бездетными. В размножении попросту исчезла необходимость — благо живут ольквари двести лет с гаком. Наверное, пройдет еще несколько веков, и они окончательно вымрут.

— Да, когда слишком много хорошего — это тоже плохо… — философски произнес я. — А почему этот ваш Рубака…