Андрей Попов - Кукольный загробный мир Страница 13

Самым роскошным элементом интерьера являлся, пожалуй, диван с криво расставленными ножками-лапами и обтянутый богатой гипюровой тканью. На стене, кстати, висел самый большой из всех имеющихся осколков зеркала, формой он напоминал искривленный треугольник. Ханниол даже не использовал его в качестве зеркала, он повесил его так, чтобы отражать шедшие через окно лучи дневного света, и чтобы в хижине становилось еще светлее. Сейчас зеркало создавало лишь пугливого двойника горящего светильника.

Пришла скука. Хан вышел на улицу подышать запахами ночи. Темнота уже безраздельно властвовала повсюду, но она не была всемогущей. Нулевая фоновая светимость, создаваемая звездами, не позволяла всему вокруг окончательно угаснуть. Довольно хорошо просматривался абрис мраморной экспоненты, серые трафареты хижин стояли в тишине, создавая собственный хоть и довольно вялый контраст ночи. Звезды беспорядочно были разбросаны по безымянному пространству, куда все так рвался Исмирал, и куда способен дотянуться лишь наш пытливый взгляд. Они постоянно перемещались по небосводу, и каждую ночь их насчитывалось разное число. Иногда они образовывали собой причудливые фигуры, именуемые созвездиями, но фигуры неустойчивые, которые через несколько ночей расплывались, а затем и вовсе распадались. В центре поляны он заметил звездочета с поднятой вверх головой.

Что ж, это вполне ожидаемо. Авилекс не ляжет спать, пока очередной раз не пересчитает все звезды и не запишет результат в свою пухлую тетрадь.

— Тебе кто-нибудь говорил, что в этом наряде ты похож на клоуна?

Ави чуть вздрогнул и обернулся. Сзади стоял театрально зевающий Ханниол, решивший подружиться с бессонницей. Его обычно ярко-рыжие волосы сейчас совершенно утратили свой лоск. В ночи его уж точно никто не назовет Головой-вспышкой.

— Ты сбил меня! Дай еще минут десять, чтобы закончить, — Ави вновь устремил указательный палец в небо.

Для темного и светлого времени суток Авилекс одевался по-разному. Сейчас на нем был синий плащ и того же цвета остроконечный колпак, повсюду были наклеены разноконечные звездочки, неряшливо вырезанные из фольги. Возможно, эта неряшливость и придавала комичный эффект всей внешности. Хан терпеливо дождался, пока он сделает очередную запись в тетради и вежливо попросил:

— А взглянуть можно?

— Да на здоровье.

На пухлых листах, куда ни глянь, почти одно и то же, только цифры менялись:

996872 — 970 звезд

996873 — 1004 звезды

996874 — 1001 звезда

996875 — 988 звезд.

— Скажи, а длинный номер вначале чего значит?

— Каждый день я изобретаю новое число, которое необходимо зарегистрировать, скоро дойду до семизначных. Чувствую, вскружат они мне голову…

— Нет, ты объясни. Я вот честно не понимаю: какой смысл каждую ночь пересчитывать эти звезды? То, что их все время разное количество, мы и так знаем. Ты систему какую-то ищешь?

Авилекс проделал с колпаком те же манипуляции, что и со шляпой днем — приподнял его, покрутил и вернул на прежнюю голову, то есть на свою собственную. У него имелась одна особенность во внешности, отличающая его от остальных кукол: во время разговора у него совсем не шевелились губы, а подбородок, как составная часть лица, просто перемещался вверх-вниз, точно внутри работал маленький механизм, поднимающий и опускающий нижнюю челюсть. Зато голос у звездочета был бархатный, приятный на слух:

— Сам не догадываешься? Это процедура тренирует мою память. Или ты думаешь, что я так много знаю только потому, что храню у себя древние свитки?

— Довод весомый, и не поспоришь. Я вот уснуть никак не могу… мысли лезут, лезут, лезут…

— Грядут перемены, Хан, которых не избежать. И даже я не могу предвидеть: к добру или ко злу.

— Ты о чем?

— Хочешь кое-что увидеть? Иди за мной.

Они направились куда-то на восток. Шли долго, спотыкаясь и ворча в темноту. Почерневшая трава так и норовила зацепиться за ноги, а нелепые звуки вокруг, эти осязаемые отзвуки мрака, пытались нагнать на них страхов. Авилекс двигался первым, держа под мышкой разбухшую от усердных записей тетрадь. Вот уже показались деревья-вихри, виляя меж которыми легко было заблудиться, если не ориентироваться по спасительным звездам. Лес, что располагался на окраине Сингулярности, обладал причудливой структурной симметрией. На севере росли деревья-сталагмиты: их ветви, все без исключения, загибались параболами вверх, вызывая ощущения приветственных жестов. На юге, царстве мнимого уныния, располагались деревья-сталактиты — те словно пребывали в вечной печали, их ветви загибались вниз. На востоке и западе росли так называемые деревья-вихри: их ветви походили на закрученные спирали. Причем, на востоке все спирали были закручены по часовой стрелке, а на западе — против. Авилекс долго копался в свитках и старых фолиантах, пытаясь найти объяснение столь экзотичного явления, но, как он утверждает, безрезультатно.

— Мы что, идем к туману абстракций? — спросил Ханниол.

— Несложно догадаться, правда? Если двигаться по прямой линии, рано или поздно…

— Уж не намерен ли ты завести меня в пространство скуки?

— Нет. Пока нет.

Сингулярность, как и любой объект в этом мире, имела свои границы. Со всех сторон ее гигантской окружностью опоясывал туман абстракций. С виду — обыкновенный туман, ничего интригующего, но существует гипотеза, что все сущее когда-то родилось именно оттуда. И бумажные птицы, и проволочные насекомые, и сами куклы. Внутри тумана обитают штрихи — виртуальные существа, время жизни которых длится мгновения, одну или несколько капля-секунд — не более, они возникают и тут же исчезают бесследно. Авилекс неоднократно объяснял, что эти существа обладают очень низкой энергией для того, чтобы реализоваться в настоящие живые создания. Если последнее когда и происходит, то крайне-крайне редко. Выглядеть штрихи могут как угодно, их неоднократно наблюдали. Чаще всего это визуальные абстракции (отсюда, кстати, и название тумана), они также могут являться в виде гигантских пауков или милых пушистых зверюшек, иногда похожи на птиц, даже принимают форму кукол. Они не способны причинить ни добро, ни зло. Напугать — это да, но не более.

Считается, что за туманом абстракций заканчивается Сингулярность и начинается так называемое пространство скуки — область в сотни раз более обширная — она тянется во все стороны до самых непреодолимых скал. А вот что находится за непреодолимыми скалами, кроме четырех свечей, неведомо никому. И вряд ли какой свиток об этом повествует. Даже Авилекс при подобных вопросах лишь многозначно пожимает плечами.