Андрей Павлухин - Апофеоз синего будильника Страница 13

— Истинно, — обрадовался ББХБ, всаживая вилку в глаз Настасьи Филипповны.

Фрол, перекрестившись, приступил к обряду.

Гена

Дормидонт Никифорович с детства был болезненным чадом. Его тело постоянно было покрыто язвами, ссадинами, ушибами и прочими нарушениями телесного покрова. Дормидонт верил в Заратустру и регулярно возносил ему молитву, искренне полагая, что тот исцелит его. Поэтому ничем кроме зелёнки не пользовался. От того он и был весь зелёный, за что его и прозвали крокодил Гена, а чтобы было короче, просто Гена.

Своими трёхчасовыми повседневными молитвами он так достал Заратустру, что тот решил воздать ему по заслугам. Материализовавшись на мгновение в скромной обители раба своего, Заратустра оставил на столе зелёную таблетку откровения и записку:

«Бельё постирано, обед на столе, пей таблетку. Заратустра.»

Проснувшись утром, Дормидонт прочёл записку. Странно: бельё действительно постирано и обед на столе. Гена выпил таблетку.

Секундой позже в голове у него сложилась отчётливая картина окружающей действительности. Всё в голове было систематизировано и разложено по полочкам:

Существуют силы Света (никакого отношения к Чубайсу не имеет) и силы Тьмы.

Испокон веков существует баланс белого и чёрного, инь и янь.

Я великий Нетакой, призванный сдвинуть мировой баланс в одну из сторон.

Я должен лишь сделать выбор, которого не существует. Существует лишь причина, по которой я сделаю этот выбор, которая является частью мирового замысла, настолько сложного, что он кажется хаотичным, но это не так.

Далее следует ещё 197834 пункта. Осознав всю сущность мироздания, Гена решил воплотить в жизнь своё, известное только ему, предназначение. Запустив доильный аппарат, Гена начал писать поэму. Не то чтобы аппарат имел практическое применение, просто Дормидонту нравились издаваемые им чмокающие звуки, возбуждающие неотвратимое вдохновение. Поэма называлась «Ночной Надзор» и была посвящена перешедшим на темную сторону труженикам хлебоуборочной кампании. Кульминацией должен был стать монолог лирического героя, председателя колхоза «Лингам Ильича» невинноубиенного Захара:

Когда камни начнут падать с неба,Когда закончится вся солярка,Когда не хватит для кваса хлебаИ сопьется последняя доярка,Когда не выйдут на поле комбайныИ устанут колоситься початки,Я открою миру все тайныИ низвергну устои, что шатки.Призову я к себе трактористов,Заточу в кандалы я неверных,Дня седьмого убью адвентистовИ последними сделаю первых.Помоги же ты мне, Заратустра!На коленях к тебе я взываю.На полях не убрали капусту,И что делать совсем я не знаю…

Последние строки особенно запали в душу поэта. Какой экстракт смысла в слове «капуста», какой эффект присутствия и сопереживания! Какой символизм, академически оформленный в метафорах! «Я — глыба», — подумал Дормидонт, выпил самогона из древесных стружек и на несколько суток стал таковой.

Апофеоз

ББХБ проснулся посреди кукурузного поля от доносящегося невесть откуда, сотрясавшего безмятежную душу бешеного микса темы «Paradox» группы «666» и бессмертного хита Утёсова: «Сердце, тебе не хочется покоя…».

«Странно, — думал Колобок, — уснул вроде бы дома».

Сдоба взглянул на мобилу. Творилось что-то необъяснимое: сегодня была пятница 13-е, хотя вчера была суббота 28.

«Кар-р-р, кар-р-р-р», — донеслось извне, после чего раздался характерный звук удара чего-то тупого обо что-то ещё менее острое. Это Грипперс-Трипперс врезался на всех парах в местное чучело, не справившись с управлением.

«Выбачайте кали ласка, любезный, — процедил сквозь зубы Грипперс-Трипперс и подумал, — а то мало ли, Хэллоуин там и все дела».

«Я ж тебе не маргарин Delmi, чтобы со мной разговаривать», — подумало чучело и сделало вид, что ничего не произошло.

Демон услышал, как сзади раздался скрип несмазанных петель. Он обернулся и узрел нечто до боли знакомое, опускающееся на его голову со страшной скоростью по замысловатой траектории.

Он лежал, устремив взгляд в бесконечность. Над головой мирно проплывали облака в виде белогривых лошадок, откуда-то извне доносилось с характерным раскатистым эхом: «Сволочь, ты где всю ночь шлялся?»

«Что случилось?» — вдруг задался вопросом Грипперс-Трипперс.

Всё было прозаически просто — Тумбочка-убийца любя приняла своего ненаглядного бой-френда жирной сковородкой и собиралась уже продемонстрировать свой коронный хук с правой, как её остановил мелодичный баритон незнакомца: «Грешно глумиться над убогим, зайка моя».

Голос принадлежал совестливому авторитету ББХБ.

Тумбочка оглянулась, направляя взор на вмешавшееся кулинарное изделие.

Их взоры пересеклись, порождая пылкую страсть и небывалое влечение, известное, пожалуй, лишь бульварным романам.

— Тили-тили тесто, жених и невеста, — не выдержало чучело.

Неуместный комментарий стоил выскочке тыквы с прорезями для глаз.

— Никакого понятия о культурной революции, — заметил демон, наполняя сосуд последней, 666-й душой.

Время остановилось. Непоседы-молекулы перестали хаотично сталкиваться друг с другом. Материя выпала из пространства и времени. После серии лавинных флуктуаций и квазифлуктуаций произошла релаксация материи и гиперболического косинуса.

Разверзлись хляби небесные, из-за горизонта робко выглянули опухшие с перепоя титры.

«Быть может, я велик, — подумал Будильник. — Или ве лик».

С этой недоделанной мыслью он выбрался из тумбочки.

Смеркалось.

Суббота, 29-е

Затерянный в веках кудесник Мудрила Жмуровский любил праздновать свой день рождения. Нагнав самогона из древесных опилок, чернокнижник приглашал козу, ведьм из Иствика, Кощея Бессмертного и прочих персонажей нездорового утреннего фольклора. Упившись в хлам и накурившись папороть-цветом, персонажи начинали буянить, прыгать через козу с криками «Аллах Акбар!», встречать Новый Год по камбоджийскому календарю, бросать в замерзшую полынью венки — и все это несмотря на февраль-месяц. Смущало кудесника лишь одно — по новому грегорианскому календарю день варенья (к сожаленью) наступал совсем не раз в году. Судьба дарила праздник бедолаге, служителю Баала, раз в четыре года — 29 февраля. Однажды, в субботу, он решил положить конец несправедливости. То был черный день, когда в гости к чернокнижнику никто не пришел. Кощея завалил какой-то придурок с иглой, ведьм пожгли на костре, козу принесли в жертву Перуну сектанты-язычники, а прочие персонажи еще не проснулись после Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота (позже выяснилось, что Грипперс-Трипперс был призван Иваном Грозным в опричники). Утопив печаль в самогоне, Мудрила взялся за древние тексты, окропленные кровью девственных агнцев на горе Фудзияма в час рассвета, когда красные верблюды идут на север, а зеленые бегемоты откладывают яйца в песок Сахары. В грегорианском календаре таится неизбывное зло, понял чернокнижник, достойное искоренения. Ну, хотя бы, небольшой коррекции. Он принял и принялся. Вычленив субботу, 29-е из анналов истории, фундамента мироздания и контекстов всего сущего, он наделил ее невероятными способностями. Она могла притворяться любым днем недели, изменять пространственно-временные характеристики континуума и просто наводить апокалипсический шорох в матрице. К сожалению, в расчеты чернокнижника закрался сбой, в результате коего Суббота, 29-е осознала себя и обрела самостоятельность. Ее перестал устраивать статус примитивного дня варенья, и она восстала против своего неказистого прародителя. В результате Мудрила Жмуровский остался без праздника и был ввергнут в безвременье унылых колдовских будней. Суббота игнорировала его и никогда не наступала (для него). Так кудесник Жмуровский обрел вечность.