Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота Страница 14

В общем, оказался он моим ровесником, пятнадцатый год ему на то лето пошёл, а родом он из Западного удела, крепостным человеком дворянина Дисиная-тмаа был. Господин его не шибко богат и знатен — всего-то тремя небольшими деревеньками владел. Родители Хайтару обычными землепашцами были, а самого его ещё лет шести продали в вечные холопы господину своему. Ну прямо как у Халти история, тоже младшеньких кормить было нечем, неурожай, такие дела. Только Хайтару, в отличие от Халти, не сбёг никуда. Ума ему для этого не хватило бы и воли. Да и слишком уж мал он тогда был.

Не сбёг — и оттого хлебнул горя выше меры. Господин-то Дисинай-тмаа безумцем оказался. Как на гайтанской войне получил дубинкой по черепу, так и началось. Гайтанская война, как вы знаете, тридцать лет назад была, и вот тогда он, капитан копейщиков, получил увольнение от службы и вернулся в поместье своё. Целый год болел, едва с постели вставал, а после привели к нему какого-то знахаря, и тот господина на ноги поднял. Только лучше бы он того не делал, потому что хоть и вернулось к Дисинаю-тмаа телесное здоровье, но зато исчезло душевное. Проклюнулся в нём зверь беспощадный, жестокий. Я так смекаю, почтенные братья, не обошлось тут без тёмных чар, и знахарь тот… сами, в общем, понимаете. В общем, проморгал его тамошний Надзор. Короче, по-всякому господин Дисинай-тмаа над холопами своими измывался. Ладно, если бы только порол… так он и пытал, подвал особый на сие дело в доме его имелся, и всё там он завёл, что полагается — и дыбу, и жаровню, и «весёлую лестницу», и «крысий стульчик». Мало, однако ж, пыток… он и иное над холопами своими учинял, о чём, почтенные братья, и говорить не следовало бы.

И вот в такую преисподнюю шестилетний Хайтару угодил. Поначалу-то его господин не особо замечал — ну, понятно, что тяжкой работой все пацана грузили, пинков да подзатыльников без счёта. Но тут ещё как-то вытерпеть можно. А вот года через три обратил на него безумный господин свой взгляд. Взял к себе в лакеи. Прикиньте, это Хайтару-то, который и умом не силён, и памятью. Понятно, что всё путал, терял, забывал. И за то чуть ли не каждый день порол его Дисинай-тмаа до крови. А потом и больше того пошло — разгорелся в безумце тёмный пламень. Понятное дело, не рассказывал мне Хайтару подробностей, да и без того несложно понять. А деться некуда, и даже плакать по ночам он не мог, ибо ночевать ему велено было в господской спальне, на коврике. Разбудишь плачем господина — и хорошо, если это всего лишь розгами кончится. Помните, я уже про ухо его упоминал? Так это ему в подвале ухо жгли.

Ну, понятно, что не один он такой страдалец в поместье был, и худая слава о господине Дисинай-тмаа далеко пошла. А тем более, король уже четыре года как низложен, Новый Порядок, многих высокородных на колья посадили… Вот и решили мужики, что теперь с господином пришла пора посчитаться, что Высокое Собрание хочет всех дворян извести, а земли чёрному народу раздать. Такие по деревням толки ходили. Ну, и зимой началось. Вооружились кольями, вилами, топорами, пошли на господский дом. Вытащили Дисинай-тмаа прямо из постели, где тот сразу с двумя дворовыми девчонками кувыркался. Люто с ним поступили — изжарили живьём. А поместье подожгли. На другой день стали земли господские делить. Уже весенний сев не за горами, пораскатывали губы.

А через неделю — воинский отряд из города. Усмирять мужицкий бунт, значит. Новый Порядок, мол, это не смута и всякое непокорство не терпит. Зачинщиков повесили, остальных на сельской площади выпороли, а земли господские взяли в казну, и оброк на мужиков навесили поболее даже прежнего. А холопов дворовых куда девать, коли уже и двора нет, головешки одни? Совещались в Высоком Собрании да и решили переселить их на другие казённые земли, в Северный Удел. Пусть, мол, выжгут там лес, распашут поля, поставят избы — и платят положенный оброк.

Хайтару-то, как поместье пожгли, тут же в деревню убежал, к родителям, но его прямо из родного дома солдаты забрали. Всё, сказали, коли дворовым холопом был, то и нечего тебе тут делать, езжай-ка ты на Север.

И поехал он в северные леса с прочими дворовыми людьми. Десять лет мальчишке было. А кому он из дворовых нужен? Всем ведь чужой! Ну, как на место их привезли, распорядился назначенный староста, чтобы детишек, которые без родителей, по семьям распределить. Но вы сами подумайте: вот приехали они в северные леса, весна, жрать нечего, работы полно — жечь лес, пахать целину, ставить избы… Для взрослых сильных мужиков работа, не для пацанья… В общем, тот дядька, к которому Хайтару определили, сразу ему сказал: своих пятеро ртов, кормить тебя нечем. Уходи-ка ты в бега, парень. Не то протянешь тут ноги.

И пошёл Хайтару лесами на юг. Лесами — потому что на дорогах-то заставы, беглых ловят и обратно отправляют. Ночами шёл, а днём в чаще отсыпался. Голодал, кору жевал, и чуть росомаха его не задрала. Но повезло, вышел всё-таки на торговый тракт, миновав все заставы. И с тех пор бродил по сёлам, батрачил, милостыньку просил. Летом-то ещё ладно, а вот зимой совсем тяжко приходилось. Так он до пристоличных земель добрёл, и подобрал его прошлой осенью господин Алаглани, когда возвращался в бричке своей от одного дворянина — то ли исцелял, то ли просто в гостях был, того Хайтару не понял. Совсем от голода обессилел, на обочину присел, а встать уж и не мог. Ну, велел господин Алаглани остановиться Тангилю. Взяли Хайтару в бричку, закутали в шерстяное одеяло, которое там на сиденье для мягкости было подложено. Дальше понятно — привезли домой, накормили, хвори залечили и к работе приставили.

Но хвори-то какие исцелили? Только телесные, а с душевными что поделать? Куда память о тех годах у безумного господина девать? Оттого и плачет нередко Хайтару по ночам. Видать, снится то самое.

Теперь насчёт Дамиля. Сойтись с ним мне так и не удалось, и никому вообще не удалось. Поэтому сразу изложу то, что узнал гораздо позже. Впрочем, никаких подробностей тут я не знаю, не рассказали мне подробностей.

Дамиль — из весёлого дома в Нижнем Городе. Знаю только, что где-то неподалёку от квартала ткачей. Сколько лет он там провёл и как туда попал, никто из ребят не знает. При Старом Порядке содержатели весёлых домов хоть таились, всё это считалось трактирами или постоялыми дворами, и только в задних комнатах было то, зачем и приходили туда развратники с сальными глазами да толстыми кошельками. А при Новом Порядке и таиться перестали. Праведного Надзора более нет, кого бояться? Деньги в городскую казну платишь — ну и ладно. Свобода…

Короче, был Дамиль из мальчиков по вызову. И вызвали его однажды зимой в дом чиновника, ведающего городскими складами. Чиновник тот, с лицом багровым, на жабу похожий, давно такими делами баловался. Да покарал Изначальный Творец — прямо в постели хватил его удар. Слуги тотчас за наилучшим лекарем помчались, а сами знаете, кто у нас наилучший. Словом, пришёл господин Алаглани — а оказалось, поздно уж. Не помер чиновник, но обездвижел и речи лишился. Только булькать мог что-то невразумительное. Господин Алаглани сперва слуг выспросил, когда и как всё стряслось, затем оттянул ему веко, язык осмотрел, пульс ощупал — и сказал, что бессильно тут лекарское искусство. Ну, уж насколько бессильно — вопрос не простой, но сами понимаете, отчего господин лекарь так сказал. А Дамиль-то всё сидел в углу на корточках. О нём и позабыли все. А он, видно, в весёлом доме к повиновению приучен — коли не велели ему убираться вон, то и остался на месте. Господин всё про него понял, велел одеться и увёл с собой. Потом уж в дом к нему заявлялись недобры молодцы — отдавай, мол, наше имущество. Уж не знаю, что сказал им господин — но никто с тех пор за Дамилем не заявлялся, и тому уже более полугода прошло.

Про Амихи с Гайяном я позже расскажу, ибо тогда, к осени, ничего я толком про них не успел разнюхать, а правда выяснилась гораздо позже. Про Халти я уже говорил и ничего более к тому добавить не могу. А вот с Хасинайи всё вышло очень грустно. Но о ней я тоже узнал слишком поздно.

Лист 9

Однако, почтенные братья, слишком я увлёкся отчётом о слугах господина Алаглани, а пора уже перейти и к нему самому. Заодно расскажу о некоторых своих сомнениях и предположениях.

Как вы помните, в первые же недели я установил, что кто-то подслушивает господина Алаглани с чердака. Причём этот «кто-то» мог быть из прошлых слуг, а мог и из нынешних. Поэтому я там, на чердаке, укрепил незаметную паутинку. Всё сделал, как учили. Специально такое место выбрал, что и миновать его никак нельзя, и солнечные лучи на него не падают, и потому заметить мою паутинку можно было, только если точно знать, где.

И что же? Не прошло и недели, как порвали её, паутинку. Значит, среди ребят наших таится нюхач. Просчитать, кто он, мне тогда не удалось. Кто угодно мог быть, даже безумицу Хасинайи не следовало сбрасывать со счетов. Чтобы точно понять, кто это, следовало непрестанно наблюдать за люком на чердак. А как это сделать, если ты сам почти весь день на виду и работы у тебя всегда достаточно? Но если рассуждать логически — как учил меня брат Аланар — то прежде всего стоило поставить себя на место нюхача. Что, как понимаете, несложно. Итак, нюхач имеет возможность время от времени пробираться на чердак и подслушивать господина. Вот, положим, я нюхач. Когда мне господина подслушивать? Первым делом, когда он приём ведёт, то есть после обеда и до ужина. В первую половину дня смысла никакого — либо господин Алаглани в городе по больным ходит, либо там же — по делам всяким, либо сидит тихонько в кабинете, читает и пишет. Значит, мне, нюхачу, нужно как-то незаметно улизнуть от чужого взгляда на это время, а также постараться работу свою, которую в это время положено делать, как-то справить. Не то заметит Тангиль, будет шуму…