Елена Звездная - Настоящая черная ведьма Страница 14

Люсинда подошла к дому первая. Медленно опустилась на колено, медленно положила розы на гниющие, осыпающиеся трухой перила. Ее губы беззвучно проговорили слова прощания. Их было не много, черные ведьмы не дружат между собой.

Затем подошла моя очередь. Я приблизилась к дому, опустилась на одно колено, положила цветы и поняла страшное — нарушая к Тьме весь регламент, по моим щекам текли слезы. Да, черные ведьмы не дружат, да у нас не принято даже ходить друг к другу в гости, но Мадина с самого первого дня стала мне гораздо большим, чем просто коллегой. Она нередко заходила ко мне, особенно по началу, я без опасений входила к ней в дом и Гардэм, обращаясь черным котом с зелеными глазами, прыгал ко мне на руки, чтобы ему за ушком почесали. И Мадина была единственной из знакомых мне ведьм, кто не чурался громкого веселою смеха, мог танцевать с метлой по всему дому просто так, от хорошего настроения, и был способен на добрые поступки и эмоции.

— Мне будет не хватать тебя, Мадина, — прошептала едва слышно. — И я позабочусь о Гардэме, и посажу белые ландыши в намять о тебе.

Достав платок, торопливо вытерла слезы. У нас плакать не принято, совсем не принято, я знала, что Люсинда осудит.

И вот когда, платок сложила в карман, увидела клочок белой бумаги. Оборванный. И хоть не принято касаться имущества погибшей ведьмы, позволяя ему обернуться тленом, но повинуясь интуитивному порыву, взяла, развернула и… похолодела.

На бумажке было написано: «Скоро буду. Мадина».

— Телль, оставь, — прошипела подошедшая Люсинда.

Полагалось оставить. Запрещалось касаться чего-либо… Но я встала, и сжимая записку, решительно вошла в разрушающийся дом.

У каждой ведьмы свои правила — в мой дом можно было войти смело, Дохрай пропускал, а вот решившемуся что-либо украсть или же причинить мне вред, я бы не позавидовала. Гардэм у Мадины был совершенно иным — не впускал никого в отсутствие хозяйки, от того уходя куда-то ненадолго, ведьма вывешивала на дверь записку. И если записка была, значит ведьма планировала вернуться в течение получаса, не больше. И это не поездка в город — рынок меньше часа не занимает, значит Мадина куда-то поблизости отправилась.

Дом откровенно устрашал своей чернотой и творящимся на моих глазах разрушением — рушилось все: Срывались с окон гардины и шторы, истлевая в момент падения, гнили цвет, тлен как пожар пожирал дерево. Но стол в лавке у Малины был каменный, и на нем стоял поднос с гниющими уже булочками. И чайничек заварной, накрытый гниющим полотенцем… Мадина вкусно готовила. Не раз и даже не два раза, бывало, что напечет булочки и едет ко мне, погоняя извозчика, чтобы привезти еще теплыми.

— Аэтелль! — Люсинда не оставила меня одну, вошла следом. — Аэтелль, нельзя входить.

Ничего не говоря, я схватила ведьму за руку, и потащила к разрушающейся лестнице. Люсинда выругалась, наложила на ступени стабилизирующее заклятие, и, проклиная все на свете, позволила увлечь себя наверх. На втором этаже, по щиколотку проваливаясь в гниющий пол, я подтащила ведьму к шкафу Мадины. Это у меня бардак и все в сундуке перемешано, а Мадина хозяйственная очень была, у нее каждое платье соответственно регламенту висело на подписанной вешалочке. И распахнув дверцы гниющего шкафа, которые тут же трухой осыпались, я с ужасом смотрела на единственные пустые плечики, нал которыми все еще была видна надпись «повседневное платье».

— Телль, — Люсинда взяла за руку, — Телль, это неуважение к Мадине, идем.

Мотнув головой, срывающимся от бешенства голосом проговорила:

— Она не вступала в бой. И не рискнула жизнью, совершая какой-нибудь из запрещенных ритуалов. Люсинда! Она напекла булочек, заварила себе чай, и побежала кому-то отнести несколько еще горячими, чтобы вернувшись попить чаю!

— Телль, понимаю, ты расстроена, но…

— Из платьев нет только одною повседневного! — я указала на шкаф, который начал разрушаться. — Смотри сама! Ее убили, Люсинда, убил кто-то, кому она понесла булочки!

Но ведьма, ухватив меня посильнее за руку, повела к лестнице. Вовремя — едва мы начали спускаться по удерживаемым заклинанием ступенькам, как пол второго этажа рухнул и начала осыпаться крыша.

Мы покинули дом ведьмы, оказавшись на поляне, усыпанной белыми цветами. Жители города, видимо следуя нашему примеру, подходили к домику, шептали несколько слов и оставляли цветы. Это было так трогательно… мы не ожидали. Мимо лавки мертвой черной ведьмы редко кто пройдет не плюнув, а тут…

Мы с Люсиндой постояли еще некоторое время, в молчании созерцая разрушение домика Мадины… Не прошло и часа, как дом рухнул. Остались лишь ступени, на которых было заклинание Люсинды, да почему-то сопротивлялся тлену внушительный котелок для колдовства, совсем как мой. Когда дом осыпался черной трухой, я отвернулась, пытаясь скрыть слезы.

И напрасно я так сделала — позади, шагах в десяти, стояли белый маг и морда. У Арвейна в руках было два белых цветка. Он улыбнулся мне и через мгновение в моей ладони оказался совершенно черный платок. Прошептала «Спасибо», торопливо вытерла слезы, и с невозмутимым лицом повернулась к месту, где еще недавно стоял домик гостеприимной черной ведьмы…

Потом Люсинда подозвала извозчика, мы сели в двуколку и уехали, а народ начал потихоньку расходиться.

У моей лавки ведьма остановила извозчика, и решительно вошла ко мне первая, демонстрируя доверие, которого раньше между нами не было. Я на миг остановилась, заметив, что мне не просто починили дверь — ее заменили другой, более новой и крепкой. Войдя обнаружила на столике связку ключей, видимо от нового замка.

— Гардэм у тебя! — удивленно воскликнула Люсинда.

— Ночью пришел, — пояснила я.

— Белый!

— Ты же знаешь, у меня был второй источник от двоюродною деда, к нему и привязала. Чай?

— Настойка есть?

К вечеру две черные ведьмы напились в хлам. Ничего удивительного, ведь еды у меня толком и не было, не до нее как-то оказалось в последнее время. Я напилась первая, и, стащив мантию, пошла красить свежеустановленную дверь в черный цвет. Получалось как-то внушительно, потому что рука постоянно соскальзывала вместе с кисточкой и в результате у меня оказалась покрашена и дверь, и стекло… Оригинально вышло.

— Телль, ты вывеску заляпала, ик, — сообщила Люсинда.

Она к малярным работам приобщаться не пожелала, но вытащив на порог кресло-качалку, и прихватив всю бутылку с черничной настойкой, продолжала пить, командуя фронтом работ.

Но вывеску я никак не могла заляпать. Вывеска же выше.

Присмотрелась. Сфокусировав зрение, которое отказывалось читать прыгающие буквы, прочла «Продастся».