Маргит Сандему - Ненасытность Страница 14

Эта история показалась всем увлекательной. И тут Марит сделала нечто неслыханное, на что она не считала себя способной: она заставила себя спросить у них, чем они больны.

Завязалась оживленная беседа. Некоторые сгоряча садились на постели, другие просто лежали, радуясь возможности поговорить о своих переживаниях и проблемах.

Таких прекрасных дней до этого не было в жизни Марит. Она была среди людей! И неважно, что разговор шел, в основном, о болезнях, и к нему примешивалась изрядная доля сплетен из коридоров и операционной.

Она была одной из них! Могла ли она желать большего?

Однако этот разговор отнял у нее все силы. Вечером она получила выговор от дежурной медсестры за то, что совсем не отдыхала.

«Ничего, — подумала Марит, — это было для меня покаянием!»

Она была так счастлива, так счастлива! Даже больничная рубашка из грубого полотна казалась ей чудесной. Ведь у Марит никогда не было обновок. Она донашивала оставшуюся от братьев одежду, пока та не превращалась в лохмотья.

Теперь у нее были подруги! И она имела право разговаривать с таким замечательным человеком, как доктор Вольден. Хотя Марит и испытывала к нему детское восхищение, что-то неведомое начало пробуждаться в ней, что наверняка вызвало бы у нее страх, если бы случай обнажил перед ней истину. Это обостренное чувство чем-то напоминало ей голод.

Слово «голод» означает так много. Под этим можно понимать тоску, желание, обожание, страсть… Но это чувство вызывало в ней прежде всего беспокойство и неудовлетворенность.

Все это было настолько туманным, что Марит так и не разобралась, что же происходит с ней. И это было к лучшему. Ведь что мог дать ей этот голод, кроме несчастья?

Теперь Кристоффер каждый день забегал к Марит. Он пытался убедить себя в том, что ей необходима моральная поддержка для полного выздоровления.

Но истина состояла в том, что ему просто нравилось бывать возле нее. Он гордился тем, что ему удалось дважды вернуть Марит из Свельтена к жизни.

Мало-помалу она привыкала к пище. Сначала это была только жидкость, потом ей стали давать кашицу.

Марит посвежела, расцвела, похорошела. К удивлению всех она стала просто красавицей.

Шов ее затягивался не так хорошо, как того хотелось Кристофферу, но он надеялся, что она со временем окрепнет и что у нее повысятся силы сопротивляемости.

Смыслом жизни Марит фактически стало ожидание прихода Кристоффера. «Голод» теперь завладел ею всерьез. Всякий раз, услышав в коридоре шаги, она чувствовала вибрацию во всем теле, она научилась по звуку отличать его шаги, быстрые и целенаправленные, и если ей доводилось слышать его голос, сердце у нее начинало усиленно биться, а если он направлялся в другую палату, она была разочарована. Он поселил в ней лихорадочное, острое беспокойство, она не могла думать ни о чем другом, она не знала ничего о Лизе-Мерете и, кстати, относилась к Кристофферу только как к очень хорошему другу. Он наполнял собой все ее существование, постоянно присутствовал в ее мыслях, и когда он приходил и улыбался ей, она вся светилась изнутри счастьем, ей просто хотелось плакать от радости.

Кристоффер ничего об этом не знал. Он видел только, что она стала радостной и более общительной, и воспринимал это как добрый знак.

Что же касается Бернта, брата Лизы-Мереты, то ему предстояло еще долго лежать в больнице. Он отказывался выполнять предписания врача и лежать неподвижно, вертелся в кровати и пробовал садиться. Это не способствовало быстрому сращиванию его сломанных ног, в раны попала инфекция, потому что он ковырял и чесал их. Его отец постоянно навещал его и ворчал по поводу плохого ухода, и Бернт, разумеется, жаловался на все подряд, стараясь вызвать к себе сочувствие. Персонал же молча сжимал зубы. Все знали, что советник обладал большой властью и мог прекратить экономическую помощь больнице, если ему что-то не понравится.

Главный врач вышел на работу, теперь Кристоффер делил с ним всю ответственность. Это было для него во всех смыслах облегчением.

К сожалению, им не удалось предотвратить инфекционные заболевания в остальных корпусах. Постепенно вся больница была охвачена эпидемией. Врачи были глубоко озабочены; они делали все, чтобы обезопасить больных, но при их скудных ресурсах это было сделать почти невозможно.

Кристоффер был в гостях у советника.

Лиза-Мерета просто кипела энергией: строила планы на свадьбу, чирикала и щебетала так, что у Кристоффера голова шла кругом. Он же упрекал себя за то, что даже в свободное время не может забыть о своей работе, хотя на это и были веские причины. Он не мог рассказать Лизе-Мерете о своих проблемах, потому что она боялась всякой заразы и вряд ли стала бы встречаться с ним, узнав об эпидемии стафилококка. И у нее началась бы просто истерика, если бы он рассказал ей о плачевном состоянии ее брата. Лиза-Мерета была чудесной девушкой во всех отношениях, но терпеть не могла всякие болезни. Она часто говорила в шутку, что выбрала себе врача именно потому, что хотела обезопасить себя от этой мерзости. Хорошо иметь собственного врача в семье!

В это утро у одной из медсестер появилось подозрение, что эпидемия достигла корпуса, в котором лежала Марит…

— На свадьбе должно быть шесть подружек невесты, — сказала Лиза-Мерета. — Я выберу для этой цели шесть дурнушек…

Он очнулся от своих мыслей.

— Почему же? — с улыбкой спросил он.

— Но у невесты на свадьбе должны быть подружки!

— Нет, я имею в виду, почему ты выберешь дурнушек? Это весьма странный выбор. Разве ты не должна выбрать их из числа своих самых близких и преданных подруг?

— Да, но ты ничего не понял! Подружки невесты не должны быть слишком… да, и не должны быть очень уж уродливы, поэтому, чтобы не нарушать стиля, они могут надеть вуали различных пастельных тонов. У нас ведь есть на это средства, любимый?

— Что за вопрос? Конечно, есть! Она с упреком посмотрела на него.

— От тебя совершенно невозможно добиться разумного ответа! О чем ты теперь думаешь?

— Нет, я…

Ему необходимо было что-то ответить ей.

— Я думаю, не подождать ли нам, пока твой брат будет на ногах? Я имею в виду, подождать со свадьбой…

— Да, конечно. Ведь и мне нужно время, чтобы заказать восемьдесят полотенец, сорок пар простыней с монограммами, разумеется, скатерти, салфетки и…

Кристоффер внезапно почувствовал себя усталым и встал.

— Ты так мила, Лиза-Мерета, но мне нужно идти, завтра у меня тяжелый день. Мне предстоит сделать две операции, да и сегодня я проработал весь день.

— Да, конечно, дорогой. Ты уже написал домой о наших планах?

Он не писал домой, у него не было на это времени. Но говорить об этом ей он не хотел.