Татьяна Устименко - Звезда моей души Страница 14

Голос пролетел над бурой прошлогодней травой, покачал голые ветви деревьев и устремился дальше на север. Он стремился попасть туда, где лежала недоступная для людей земля, которую называли краем Крылатых, состоявшая из высоких, непроходимых холмов и еще более высоких Белых гор. Но что-то незримое вдруг неожиданно вторглось в сухой песчаный вихрь, какое-то порождение неведомой силы, прячущейся далеко на севере и неожиданно пробудившейся от своей долгой, равнодушной дремы. И сейчас это волшебное нечто яростно мчалось наперекор естественному потоку времени и холодному веянию смерти.

Голос испуганно замешкался, сбился с курса и, раздираемый противоречивыми чувствами, что есть мочи дунул обратно к югу, прорываясь через вершины гор и мрачных предгорий, торопясь укрыться в своей родной Пустоши. Голосу стало не по себе, ибо он услышал то, чего подсознательно долго ждал, но уже не рассчитывал услышать, полагая навсегда исчезнувшим из этого мира. Он внезапно различил хлопанье могучих крыльев, наполненных ветром свободы, громогласный рев идущих в бой мантикор и все перекрывающий призыв, выкрикивающий слова древнего пророчества: «Восстаньте, Перворожденные! Проклятая эпоха закончилась. Легенда стала былью. Наша Звезда пришла, она уже близко…»

Глава 3

Все-таки я успела вовремя!

Церемониальный зал считали самым просторным помещением в монастыре, но такое впечатление было ошибочным. Все дело в огромных стрельчатых окнах, которые никогда не занавешивались, из-за чего зрительно почти вдвое увеличивался белый квадрат высоких, идеально оштукатуренных стен и значительно расширялся объем. В центре зала возвышались украшенные лепниной колонны, излишне нарядные для строгой и даже аскетичной архитектуры святой обители, но смотревшиеся здесь, как ни странно, вполне уместно. Общую картину важной помпезности дополняли отмытые до зеркального блеска полы, жутко холодные и столь же жутко скользкие.

Увы, я недаром славилась на весь монастырь своей неисправимой неловкостью, подкрепленной тотальным невезением. Опасаясь опоздать на церемонию, я все ускоряла и ускоряла шаги до тех самых пор, пока не перешла на бег, отчего каблуки моих изношенных башмаков лишь мимолетно соприкасались со старательно отполированным полом, выбивая из него дробную чечетку. Ох, напрасно я так поступила, ведь давно известно: в нашем мире только лучшее с хорошим постоянно враждуют, а вот ужасное с плохим, наоборот, уживаются так дружно, что их водой не разольешь. Зря я решила, что мое нынешнее утро началось просто плохо… Я себя недооценила!

Поскользнувшись на гладком полу, я шумно плюхнулась на пятую точку, больно ударившись копчиком, проехалась по коридору и, эффектно растворив ногами дверные створки, буквально влетела в церемониальный зал, едва не вклинившись в ровную шеренгу своих друзей. По рядам сверстников тут же прокатилась волна хихиканья и издевательских перешептываний, включающих наиболее оскорбительные прозвища, начиная с печально-памятного «растяпа с Пустоши» и заканчивая «горбатой ведьмой». Причем последний эпитет исходил, как обычно, от Ардена.

Я обиженно прикусила губу, огромным усилием воли сдерживая рвущиеся наружу рыдания, и быстренько отыскала свое место в шеренге претендентов на звание ученика какой-нибудь из гильдий. А впрочем, как тут не отыскать, если я была ниже всех, а поэтому всегда стояла в самом конце, последней, следом за пухлым увальнем Деннисом. Все остальные дети уже вытянулись в струнку, не смея шевельнуться, и, затаив дыхание, ждали появления представителей гильдий.

В моей голове витала слабая надежда на то, что я каким-то чудом сумею попасть в одну из доминирующих общин Блентайра и тем самым блистательно отомщу своим обидчикам… Хотя если разобраться, то обязательно окажется, что вера в чудеса – крайне ненадежная штука, чаще всего приносящая только разочарования. Стараясь проникнуться важностью момента, я украдкой потерла отбитый копчик и присоединилась к своим товарищам, ворча себе под нос о том, что кукиш, чаще всего достающийся мне в качестве указующего перста судьбы, уже начинает изрядно раздражать.

Кроме меня в этом году стены монастыря покидали еще девять ребят – пять мальчиков и четыре девочки. Первым в шеренге охотников за удачей стоял высоченный, будто жердь, Бартоломью – здоровяк и забияка, правда, на наше счастье, очень отходчивый по характеру парень, всегда охотно помогавший всем, кто бы его об этом ни попросил. Рядом, едва ли уступая ему в росте, непринужденно и аристократично сложив руки на груди, расположился стройный Арден, на алых губах которого я заметила хорошо знакомую мне ехидную, насмешливую ухмылку. Общепризнанный лидер, инициатор и зачинщик всех приютских проказ, Арден вел себя так, словно он сознательно избегал заводить чересчур тесную дружбу с кем-либо из нас, намеренно не впуская людей в свои мысли и сердце. Подозреваю, причиной тому стало его благородное происхождение, о наличии коего он сам, безусловно, догадался уже давным-давно.

Но, лишь став свидетельницей странного разговора, имевшего место вчера ночью, я начала в полной мере понимать, насколько предвзято судила ранее о двойственном поведении Ардена. Теперь я совсем иначе взглянула на его загадочные манеры – ведь он крайне редко принимал непосредственное участие в общих играх, предпочитая руководить ими со стороны, еще реже смеялся вместе со всеми, но постоянно поддевал остальных детей, а меня – чаще других. Я грустила и недоумевала, но не могла найти внятную причину нелогичного поведения черноглазого красавчика.

Арден обладал живым и пытливым умом, буквально на лету схватывая любую доступную ему информацию, а на уроках сидел не шелохнувшись, всегда умудряясь почерпнуть из лекции больше, чем учитель намеревался или умел сказать. Поддержки у него просили редко, но пару раз я подмечала, что на просьбы он отвечает без тени своего обычного высокомерия. Как-то поутру я застала его врасплох, случайно увидев, как он старательно помогает старухе-нищенке. Он легко нес увесистую, до краев наполненную брюквой корзину, участливо поддерживая под локоток свою грязную, неопрятную спутницу. Заметив мой ошеломленный взгляд, Арден сразу же обозвал старуху «приставучей блохой», но при этом в его голосе не прозвучало и капли привычного пренебрежения. Наоборот, я различила нотку искренней жалости, разительно не вязавшуюся с бранными выражениями, слетающими с его уст. Юноша вел себя так, будто боялся показаться добрым или участливым, приравнивая эти качества к слабости и явно стесняясь своего отзывчивого сердца. Но разве быть добрым – это порок или преступление? В общем, Арден так и остался для меня неразрешимой загадкой.